Они прошли еще около мили и оказались на краю широкой открытой трещины, о преодолении которой не могло быть и речи. Несколько минут они шли вдоль нее на восток, но наткнулись на высокую ледяную гряду. Такие же гряды и трещины окружали их теперь со всех сторон. Решили вновь взять курс на запад, пересекли свой след, ведущий от лагеря до первой трещины и лишь через несколько минут сумели обойти эту преграду по узенькому проходу между трещиной и ледяной грядой. Но буквально в нескольких десятках футов перед ними вновь возникла очередная трещина, и та же проблема выбора направления…
В конечном итоге они сумели обойти и этот барьер, чтобы предстать перед следующим. И такое блуждание по полярному лабиринту продолжалось до позднего вечера, когда дальше продвигаться в сторону горы стало просто опасно. Они немного продвинулись в сторону Горы Дарвин, однако расстояние это казалось мизерным по сравнению с тем, сколько миль «полезного пути» пройдено, сколько времени и сил потрачено.
Вконец измотанные, полярники решили установить палатку на каком-то косогоре, поскольку сил искать более пригодную площадку уже просто не было. После ужина Уилсон внимательно осмотрел лица своих спутников и пришел в уныние: все они, в том числе и его собственное, оказались до невозможности выжженными морозами и потрескавшимися на ветру. Менее всех оказалось подверженным этим стихиям лицо Скотта, но и его нос был обморожен, распух и непрерывно давал о себе знать ноющей болью.
Но хуже всего обстояли дела у Эванса. Нос его казался окончательно отмороженным, и Уилсон удивлялся, почему он до сих пор не почернел и не началась гангрена. В столь же плачевном виде были руки и ноги унтер-офицера. Врач наделил всех полярников комками какой-то мази, основной частью которой был моржовый и тюлений жир, и велел старательно втирать во все обмороженные части тела. И сам стал натираться мазью.
— Как Эванс? — вполголоса спросил капитан доктора утром, прежде чем последовала его традиционная команда: «Поднять паруса!»
— У меня создается впечатление, что он прекратил всякую борьбу за жизнь и медленно угасает.
— Я того же мнения. Отс держится, особенно после того, как Бауэрс короновал его на монарха Антарктиды. А вот как пробудить тягу к жизни у унтер-офицера, этого я пока что не знаю. Тем более что в каких-то ситуациях он уже начинает вести себя странновато, неадекватно, порой откровенно глупо, капризничая и вспыхивая по любому поводу.
— Но мы не можем махнуть на него рукой и позволить ему медленно «уходить», — молвил Скотт, глядя на то, с каким безучастием Эванс стоит в двух шагах от санок, с явным намерением не притрагиваться к ним.
— Не можем, естественно. Хотя бы из человеколюбия. Но обращаю ваше внимание, сэр, что его поведение становится опасным для всей команды. Боюсь ошибиться, но мне кажется, что он на грани безумия.
— Так, может, в этом и состоит теперь его счастье? — неожиданно отреагировал Скотт.
— В уходе от реальности?
— От которой в наших условиях можно уйти только в смерть или в окончательное безумие.
Они вновь попытались приблизиться к горе напролом, однако оказались в капкане из двух сходящихся трещин и вынуждены были почти целую милю возвращаться назад, после чего взяли курс на запад, преодолевая узкие трещины на лыжах, переправляя вслед за собой санки.
После нескольких часов таких блужданий и переправ экспедиция оказалась на равнине, усеянной массой заструг и небольших сугробов, и только тогда решились установить мачту с парусом. Идти стало легче, но пришло время завтрака. К тому же у унтер-офицера Эванса очень разболелся нос, а вспотевший перед этим Уилсон насквозь промерз.
— После завтрака мы будем идти до тех пор, пока будем способны передвигаться, — настраивал своих спутников капитан Скотт, пока они устанавливали палатку. — Завтра к концу дня мы должны достичь Горы Дарвин и пополнить на складе свои запасы продовольствия. А главное, мы должны помнить, что каждая миля, каждый час пути приближает нас к спасительному базовому лагерю.
— И к судну, — отрешенно добавил Эванс, глядя в сторону вершины какими-то остекленевшими глазами. — К нашей «Терра Нова». Кажется, я уже вижу ее паруса.
Скотт и Уилсон многозначительно переглянулись, но промолчали.
— Теперь эти паруса чудятся каждому из нас, — отозвался Бауэрс.
— Неправда, вы их пока что видеть не способны, — слишком трезво для человека, теряющего рассудок, произнес Эванс. — Пока что они открываются только мне.
Лейтенант отрешенно взглянул в сторону горной вершины, однако, не уловив в ее очертаниях никакого намека на парус, сдавленным, мальчишеским голосом произнес:
— Такое с каждым бывает. Это всего лишь тоска по морю, по родине.
20
В тот день они и в самом деле шли до изнеможения, с каким-то немыслимым упорством преодолевая все преграды; решительно, словно на окопы врага, бросаясь на ледяные заструги, каменно-ледяные завалы и слегка прикрытые снежно-ледовой коркой трещины.
Остановились они уже на краю плато, зная, что завтра им предстоит очередной, сложный спуск в низину, приступать к которому нужно со свежими силами и ясным умом.
Едва они разбили палатку и стали кипятить чай, как Бауэрс ошарашил всех тем, что в одной из герметически закрытых жестянок, в которых хранилась их провизия, явно не хватает сухарей. Причем не хватает их на целый день. В палатке воцарилось напряженное молчание, во время которого полярные странники старались не смотреть друг на друга.
— Значит, вы ошиблись во время дележа сухарей, лейтенант, — первым нарушил это скорбное молчание Отс. — У каптенармусов такое случается.
— Исключено, сэр. Сухари, как и прочую провизию, я выдавал строго по норме.
— Мы в этом не сомневаемся, лейтенант, — заверил его Уилсон. — Ваша старательность и щепетильность в этих вопросах общеизвестны.
— Получается, что кто-то воспользовался ночным выходом по нужде и съел эти сухари, — продолжал нагнетать обстановку в палатке Отс. — Тогда хотелось бы знать, кто этот обжора. Тем более что я сомневаюсь, чтобы такое количество сухарей можно было съесть во время одной вылазки. Значит, их было несколько.
Все вопросительно уставились на начальника экспедиции, поскольку теперь слово было за ним. Скотт раздраженно покряхтел. Он прекрасно понимал, что попытка расследовать этот инцидент ни к чему хорошему не приведет. Он тоже не сомневался в порядочности лейтенанта и подозревал, что подобными вылазками мог воспользоваться только вечно голодающий унтер-офицер Эванс, причем произошло это совсем недавно. Однако это были всего лишь его подозрения, и не более того. А требовать от постоянно пребывавшего в каком-то полубреду унтер-офицера признаний он не мог. Да и что это дало бы их команде? Поэтому, мудро рассудив, что сухари уже все равно не вернуть, он изрек:
— Если сухарей не хватает, значит, из этого следует только то, что их в самом деле не хватает. Уменьшите порции, лейтенант.
