Книга Империя и воля. Догнать самих себя, страница 29. Автор книги Виталий Аверьянов

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Империя и воля. Догнать самих себя»

Cтраница 29

Прообраз опричнины царь видел в политике покорения Новгорода Иоанна III, «жалованные вотчины» он изобрел, глядя на земельную политику своего деда на новгородчине и в Твери. Так как в Новгородской земле поместная система полностью вытеснила светское вотчинное землевладение, эта реформа Иоанна III была для его внука привлекательным образцом переустройства хозяйства страны. Опричнина была в этом смысле не срывом, а продуманной политикой, вторым решающим наступлением главы новой империи.

Исходя из стратегической логики национального развития, опричнина хорошо вписывалась в линию более ранних реформ царя, хотя характер его замыслов до конца реконструкции не поддается. Что касается инновационного духа двух волн преобразований, любопытную трактовку их предложил современный историк С. А. Нефедов, который усмотрел в реформах Иоанна Васильевича творческое использование турецкой социально-политической модели. Общеизвестно, что на османские порядки ссылался публицист Иван Пересветов, который в своих сочинениях побуждал царя к решительным преобразованиям. Говоря о «Челобитной» Пересветова, Нефедов утверждает: «Это была целая программа преобразований, предполагающая заимствование турецких порядков, и одним из пунктов этой программы было создание стрелецкого войска по образцу корпуса янычар. (…) Летом 1550 года, спустя девять месяцев после подачи Пересветовым его «Челобитной», был сформирован корпус «выборных стрельцов». (…) Уже при жизни Грозного некоторые авторы, в частности, Франческо Тьеполо и Александр Гваньини, сравнивали стрельцов с янычарами [48] .

По мысли Нефедова, поместная система также имела аналоги в Порте: это были турецкие «тимары». Даже и опричнина в целом может трактоваться как аналог османского института «хассе», включавшего дворцовые земли, султанскую казну и гвардию. Нефедов приводит мнение востоковеда И. П. Петрушевского, что слово “опричнина”, есть, в сущности, хороший русский перевод слова “хассе” [49] .

Последняя мысль Нефедова о заимствовании идеи опричнины вряд ли верна, так же как и в целом значение так называемой «диффузии» османских институтов он несколько абсолютизирует. Тем не менее, турецкий след в русских инновациях XVI века, действительно, просматривается. В этом нет ничего удивительного или зазорного. Османская империя в тот период была на пике своего геополитического и этнобиологического подъема, она воплощала самые совершенные и изобретательные порядки в военной и социально-политической организации. Это была не голая физическая мощь, как часто представляют себе интеллигенты, воспитанные на европоцентристских мифах, но мощь цивилизационная.


Империя и воля. Догнать самих себя

Тем не менее, в преобразованиях царя Иоанна доля европейских диффузий была несомненно выше турецких. Не стоит спорить о том, западником или евразийцем был царь. В определенном смысле он был и тем и другим: но не раболепствуя перед чуждыми Руси стихиями истории, а по возможности ставя себе их на службу. Иоанн Грозный не «онемечивал» и тем более не «отуречивал» Русь, он русифицировал и немецкое, и восточное. Окрестил в русскую веру и призвал к служению и татар, и кабарду, и представителей западных народов. Построил храм Василия Блаженного, который не воспроизводил казанскую архитектуру как конструкцию, а смело вплетал в бурно развивающий новый шатровый стиль восточные орнаменты и элементы. Придал импульс к движению не только на Балтику и на сближение с Западом, но и к движению на восток, в частности, к сближению с Китаем. По мысли историка Русского зарубежья В. Ф. Иванова, именно Иоанн IV дал программу движения в Сибирь и одновременно программу движения в Туркестан, другие русские государи и правительства были уже скорее исполнителями им начертанного. В целом мы имеем дело не с подражательной деятельностью, а со своеобразной моделью развития, в которой царь смело соединял черты разных культур, не боялся находить собственные решения. Он последовательно организовал земщину, для того чтобы затем дополнить ее опричниной и увенчать всю эту архитектуру новой концепцией самодержавной власти.

7. Странности нашей историографии

Иоанн Грозный не был счастливчиком, который оседлал благоприятные тенденции роста и развития своего государства. Он был бойцом, который позволил этим тенденциям развернуться, который убирал с их пути серьезные препятствия. Созидательная, производительная деятельность Иоанна IV была огромна и она по своему размаху действительно напоминает «сталинские пятилетки». В этом смысле параллели между царем и Сталиным очевидны, причем, говоря о таких параллелях, честному историку зацикливаться на одном лишь терроре не пристало. Ни политика Иоанна в целом, ни сама опричнина к террору не сводились, так же как невозможно свести Сталина к ГУЛАГу и 1937 году.

Английский дипломат Джером Горсей, которого нельзя причислить к апологетам Иоанна, писал: «Царь, среди многих других подобных своих деяний, построил за время царствования 155 крепостей в разных частях страны, установив там пушки и поместив военные отряды. Он построил на пустующих землях 300 городов, названных «ямами» (yams), длиной в одну-две мили, дав каждому поселенцу участок земли, где он мог содержать быстрых лошадей столько, сколько может потребоваться для нужд государственной службы» [50] . На важную черту, отражающую сущность этой грандиозной стройки, обращает внимание американский исследователь Ричард Пайпс. Он отмечает, что именно цепь острогов от Донца до Иртыша очертила новое жизненное пространство русского народа, под ее защитой крестьяне осмелились вторгнуться в области, бывшие доселе вотчиной кочевников.

Важно обозначить, что именно при Иоанне Грозном кончился длительный период «русского полона», когда тысячи и десятки тысяч (в некоторые годы до 50 тысяч!) русских рабов, плененных татарами в южных областях страны, угонялись на ближневосточные рынки. После 1572 года этот канал «живой силы» был навсегда пресечен, что нанесло удар и по невольничьим рынкам, и по средиземноморской торговой буржуазии, в частности, венецианской. (Все это говорит о том, что неподконтрольная верховной власти и народу олигархия в России вступает в сговор с транснациональными структурами — это историческая закономерность; и сегодня она также никем не отменена.)

По свидетельствам иностранцев, царь был «гуманным правителем» (купцы из Любека), «праведным судией» называет его посол Липпомано в 1575 г., то есть уже во время так называемой «второй опричнины». Но эти свидетельства были в явном меньшинстве. С противоположной стороны мы слышим нестройный, но многоголосый вой ненавистников-иностранцев.

Одна из поразительных странностей нашей историографии эпохи Грозного царя состоит в том, что значительное большинство наиболее вопиющих «фактов», обличающих Грозного, заимствованы из мемуаров и записок шпионов враждебных России государств либо западных пропагандистов времен Ливонской войны. С. Ф. Платонов писал об этих источниках: «В Германии «московиты» представлялись страшным врагом; опасность их нашествия расписывалась не только в официальных сношениях властей, но и в обширной летучей литературе листков и брошюр. Принимались меры к тому, чтобы не допускать ни московитов к морю, ни европейцев в Москву и, разобщив Москву с центрами европейской культуры, воспрепятствовать ее политическому усилению. В этой агитации против Москвы и Грозного измышлялось много недостоверного о московских нравах и деспотизме Грозного, и серьезный историк должен всегда иметь в виду опасность повторить политическую клевету, принять ее за объективный исторический источник» [51] . В. Б. Кобрин также признает, что сведения об Иоанне Грозном, передаваемые иностранцами, напоминают игру в «испорченный телефон».

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация