Блестящая победа Боэмунда… Однако, несмотря на совершенные подвиги, он вернулся со скудной добычей. По словам Раймунда Ажильского, оставшегося в лагере с Раймундом Тулузским, экспедиция вернулась «с победой, но без провизии»
[363]
; голод заставил взлететь цены на продукты питания. Норманнский Аноним поведал об этих фактах крайне лаконично, но не умолчал об этой неудаче, приписывая Боэмунду речь, пересыпанную горячими упреками в адрес своих людей, виновных, по его мнению, в том, что они беспорядочно бродили в окрестностях и часто возвращались с пустыми руками. «И когда уже все было сказано, он возвратился к своему войску со своими людьми, скорее налегке, чем с добычей», — добавил автор
[364]
. Что это, литота? Открыто заявил о провале Боэмунда Альберт Ахенский: множество воинов норманнского предводителя были убиты или взяты в плен, а потому он должен был бежать вместе с другими, оставив туркам почти всю собранную добычу
[365]
. По возвращении, 1 января 1098 года, Боэмунд узнал, что христианский лагерь подвергся нападению со стороны осажденных и понес тяжелые потери. Раймонд Тулузский с трудом сумел отразить их атаку, но немногое время спустя заболел.
Положение лагеря вследствие этой неудачи оказалось худшим, чем когда-либо: воцарился голод, унесший жизни многих неимущих крестоносцев. Лагерь охватило уныние. Поиски продовольствия и фуража становились все труднее: предводители не осмеливались больше подвергать риску своих воинов из опасения потерять людей и, что особенно важно, лошадей. Боэмунд, извлекший из этого жестокий урок, угрожал отойти от дел, о чем свидетельствует Раймунд Ажильский:
«Другое беспокойство угнетало войско: Боэмунд, явившийся, чтобы покрыть себя славой
[366]
, говорил, что он намерен удалиться, ибо он пришел во имя чести (propter honorem), а его люди и кони гибнут от голода. Он говорил, что он не богат и его личных средств оказалось недостаточно для столь долгой осады. Впоследствии мы поняли, почему он так говорил: из-за амбиций, ибо он горячо желал захватить город Антиохию»
[367]
.
Раймунд Ажильский — единственный хронист, упомянувший об этом важном эпизоде. Тем не менее у нас нет причин сомневаться в нем — настолько хорошо это высказывание вписывается в стратегическую логику Боэмунда. Лучше было бы, впрочем, говорить о «стратегической логике» во множественном числе. В свете последующих событий Раймунд Ажильский рассматривает это заявление Боэмунда как первый прием из серии «шантажей», вынудивших предводителей крестового похода принять все требования Боэмунда, ставшего незаменимым в силу своих ратных подвигов и общеизвестности. Как можно было лишиться такого военачальника, когда все, казалось, пошло вкривь и вкось? Однако Раймунд не упоминает здесь о каких-либо требованиях Боэмунда. Следовательно, нельзя установить точной связи между угрозами забросить осаду
[368]
и «сдачей» Антиохии, которую тогда сложно было предвидеть.
Зато более легко и логично угрозу Боэмунда можно связать с тремя фактами, о которых упоминает, опять же, Раймунд Ажильский. Первый уже обозначен: речь идет о потерях, понесенных Боэмундом в экспедиции к Харенку, которые в скором времени могли бы привести к ослаблению его военной роли. К тому же Боэмунд был менее богат, чем Раймунд, и мог потерять множество своих рыцарей и по другой причине: они попытались бы примкнуть к более «прибыльному» сеньору.
Второй факт заключается в нежелании сеньоров — из опасения потерять людей и лошадей — отряжать рыцарей для сопровождения слуг, отправленных на поиск провизии, добывать которую становилось все более рискованно. Подобные колебания, и даже большие, наверняка испытывал Боэмунд, поскольку не мог позволить себе потери в тех операциях, что устраивались только ради снабжения войска.
Третий факт связан с возраставшими трудностями, явившимися следствием близкой осадной линии, длительности осады и ее неэффективности. После трех месяцев осады предводители могли с полным на то правом задаться вопросом: правильно ли они поступили, последовав плану Раймунда Сен-Жильского? Не было ли более мудрым и осмотрительным противоположное предложение, которое поддерживал Татикий (и, возможно, Боэмунд, в чем я уверен), ратовавший за «комфортабельное» ожидание подкрепления византийских и западных армий? Нельзя ли еще было к нему вернуться? Даже Раймунд Ажильский, поведав об угрозе Боэмунда, далее справедливо заметил, что в то время Татикий «все дни внушал князьям мысль удалиться в соседние крепости, чтобы оттуда проводить атаки и устраивать засады на людей Антиохии»
[369]
. Итак, речь зашла об «активизации плана Б», вплоть до сего времени отложенного в сторону.
Ответом на угрозу Боэмунда, которая в то же время являлась отказом от принятой стратегии, было предложение Раймунда Сен-Жильского создать «братство»
[370]
. Раймунд Ажильский однозначно связывает такое решение графа с очередным предложением Татикия, которому он намеревался помешать. Граф, напоминает хронист, был болен, когда ему сообщили о том, что произошло. Тогда он собрал совет со своими баронами — а не с другими предводителями, как о том иногда говорили:
«Он созвал своих князей (principes suos) и епископа Пюи; затем, после совета с ними, он дал им 500 марок серебра с тем, чтобы любой из их рыцарей (militum suorum) в случае потери коня мог заменить его, черпая из этих 500 марок и других сумм, предназначенных для этого братства»
[371]
.
В тексте, как видно, речь идет о братстве, включавшем в себя только людей графа Тулузского. Его капеллан тотчас же отмечает благие последствия такого союза: отныне рыцари графа шли на риск потери коня без колебаний, зная, что если кто-либо из них потеряет бедную измученную лошадь, он получит новую. «Боэмунд и другие князья находились в таком же положении», — добавляет Раймунд Ажильский. Это замечание может навести на мысль, что, по примеру графа, идею братства поддержали и другие военачальники. Это не очевидно, но допустимо. Инициатива графа, укрепившая его авторитет и влияние, лишила Боэмунда и Татикия большей части их аргументов. Осада продолжилась
[372]
.
