– Ладно, – Лутошин поднялся, уронив стул, – мне-то все равно, ты знаешь. Как начальство скажет, так и сделаю. Посиди пока.
Роман Романович исчез из кабинета.
«Лукавишь, Рома, лукавишь. Не все равно, совсем не все. Это ж раскрывать придется, план сочинять, справки собирать… И, главное, зачем? Ежели в камере сидит реальный подозреваемый, который к вечеру напишет чистосердечное признание. Не напишет?.. Напишет, еще как напишет! Уговорят, уломают. А если даже не напишет – не беда. Улик хватит, чтобы по „непризнанке“ упаковать. Больше получит. Поэтому и к начальству без меня побежал…»
На экране лутошинского компьютера зажглась заставка. Избитый до невменяемости браток держал в искореженной руке картонку с надписью «Я люблю ОМОН» и беззубо улыбался. Причем это был не рисунок, а реальная фотография. Не монтаж и не карикатура.
Лутошин вернулся через пятнадцать минут. С таким же потухшим видом, как Наполеон после Ватерлоо. Никого из начальства на хвосте не приволок. Начальству не очень хотелось неудобных разговоров.
– Я так и думал, Слава… Ничего и слушать не хотят. Мол, вы обставиться хотите, чтобы место сохранить. Глухарев, дескать, старый волчара, и не таких версий насочиняет.
– Да, наверно, – мрачно согласился Чернаков.
– Я уж и так им объяснял, и эдак. Но ты ж понимаешь, оно им надо? Конец года, отчетность. Да и в прокуратуре наверняка не прокатит.
– А тебе надо?
Роман Романович потянулся за бутылкой.
– А что мне?.. Мне без разницы. Скажут, буду работать… Может, дернешь? Грамм пятьдесят. Кто тебя с ментовским «пенсионным» тронет? А то одному как-то неловко.
– Наливай.
Забравшись в покрытую слоем грязи и копоти машину, Вячеслав Андреевич завел двигатель, включил радио. Опять, словно по заявке, мусолили тему взрыва в «Планете». Репортер допрашивал представителя пресс-службы ФСБ. «Вы уверены, что задержанный не связан с чеченским подпольем или какой-нибудь ваххабитской организацией?» – «Уверен. Имел место чисто бытовой мотив…» – «Дело на личном контроле у губернатора. Есть мнение, что спецслужбы нашли козла отпущения. Ведь задержанный до сих пор не признался. Как вы это прокомментируете?» – «Я не собираюсь комментировать откровенные глупости…»
А вот интересно: не расскажи я «брату» про свою любовь, пытали ли бы Диму на связь с ваххабитами или нет? Хотел бы я побывать на этом шоу. Впрочем, если б и не рассказал, то люди заинтересованные шепнули бы. Чтобы все шло по плану…
Запиликал мобильник. Номер не высветился. Чернаков ответил. Его вызывал дознаватель из райотдела. Вернее, дознавательница. Строгим, как у Фрекен Бок, голосом.
– Просьба не опаздывать.
– Есть! Не опоздаю.
«И улыбка, без сомненья, вдруг коснется ваших глаз. И хорошее настроение не покинет больше вас…»
«Как бы не упаковали… Было бы совсем по-новогоднему».
Он посмотрел на клюшку. Перо у рукояти дало трещину. На пару игр хватит, но потом придется менять. Менять… Если дадут поиграть… Блин, тут не до хоккея.
«Ну вот, а ты сомневался. Теперь ты чист, сделал все, что мог. Все рассказал, а тебе не поверили. Твои проблемы? Нет, исключительно Димины. Пусть адвокаты горемыку вытаскивают…
Утереться и жить счастливо? Не сможешь… Как ни крути, не сможешь. Лутошин, наверное, смог бы… Но ты не Лутошин.
А ведь им того и надо, на это и ставили… Кому – им? Неведомым темным силам? Их ведь никто не будет искать. Потому что их нет, а есть Дима.
Никто…
Остается одно. Найти их самому. И дать клюшкой по морде. Хотя бы для самоуспокоения.
В половине двенадцатого он приехал в «Планету». Быстро, словно боясь, что его заметят и начнут тыкать пальцем, поднялся к себе. За его столом уже сидел Стас Доценко, которому Глухарев объяснял назначение учетных журналов.
– Привет, Слава… До тебя дозвонились из дознания?
– Дозвонились… Нам бы пошептаться, Василий Степанович.
Генерал попросил Доценко выйти.
– Ну?
Чернаков рассказал примерно то же самое, что и Лутошину. Генерал, однако, не обрадовался.
– Я тебя понимаю, Слава… Спасибо, конечно, за идею, но… Не прокатит.
– Да какая идея?! – взорвался бывший начальник охраны. – Были мы там, были! Клянусь! Вон, у Ерофеева спросите, если не верите!
– Для такого варианта мог бы посерьезней свидетеля найти.
– Василий Степанович! Нас же попросту выживают! Это ж ежу понятно!
Глухарев тоже повысил голос:
– Не умеешь блудить – не блуди! А если блудишь, то так, чтобы другие не расхлебывали. Тагиров, что ли, твоим словам поверит? Или москали?! Да они и слушать этот лепет не станут. Им проще новую охрану нанять!
– А кто, кстати, на наше место метит? С кем Аршанский переговоры ведет?
– Пойди и спроси сам! А у меня теперь другая забота – где новый объект найти!
– Бог с ним, с Тагировым… Вы-то мне верите?
Глухарев, не ответив, вышел из кабинета, хлопнув дверью. Чернаков от бессилия вмазал кулаком по столу, перекидной календарь свалился на пол.
Даже свои не верят! Что уж про Лутошина говорить или следователя. Да, можно пойти в прокуратуру, тупо потребовать записать показания его и Ерофеева, но толку-то?.. Оба они лица заинтересованные. Крайне заинтересованные. Поэтому цена таким показаниям – как за неликвидный товар на распродаже.
Но Глухарев?! Неужели он-то не понимает? У него отбирают бизнес, а он и слушать ничего не хочет!
И что теперь?..
А что теперь? Заявление написано, я уже не начальник службы безопасности.
Осталось забрать вещички из кабинета и уматывать на все четыре. Дима? Будет сидеть, сколько дадут. Я все, что можно, сделал, свой моральный долг выполнил. Угрызений нет. Юле про нестыковки со временем на кассете можно и не рассказывать. Чтобы не терзалась и не металась.
Да и не до Димы тебе сейчас. В дознании ждут не дождутся. Возьмут и оприходуют на пару суток для начала. Право имеют – статья обвинения серьезная. Не хуже хулиганства.
Вячеслав Андреевич встал из-за своего бывшего стола, поднял упавший календарь. Взгляд остановился на написанных его рукой цифрах. Номер машины… Что за номер? Ах да, Стас Доценко оставил…
Машина… Кажется, Стасу что-то не понравилось. Да, двое фотографировали с мобильника отдел красок…
Красок?!
Мужик и баба… Совпадение? Скорее всего. Но…
Чернаков набрал номер своего бывшего отдела, попросил установить владельца машины. Минуты через три ему перезвонили.
– Андреич! Записывай… «„Лендровер“, цвет темно-синий. Владелец…»
От услышанной фамилии у него слегка перехватило дыхание. Нацарапав адрес, он отключил телефон и тупо уставился на свое отражение в зеркале. Затем поднял глаза на стенные часы с логотипом «Планеты-Хауз».
