— Хмм… — протянул я.
Это низводило мой Большой Сюрприз до случайного стечения обстоятельств. Но вполне могло сойти.
Не дав мне времени высказаться, Диккенс продолжил:
— А эта странная хромая служанка… извиняюсь, как ее зовут?
— Розанна Спирман.
— Да, отличное имя для столь странного, душевно смятенного персонажа — Розанна Спирман. Вы упоминаете в самом начале, что она… ну… что леди Вериндер взяла ее в услужение из… из исправительного заведения?
— Совершенно верно, — подтвердил я. — Мне воображается, что Розанна содержалась в некоем учреждении, очень похожем на ваш «Юрейниа-коттедж», основанный вами при содействии мисс Бердетт-Кутс около двадцати лет назад.
— Ага. Я так и понял, дорогой Уилки, — промолвил Диккенс, по-прежнему улыбаясь и расхаживая взад-вперед. — Но ведь я брал вас с собой в «Юрейниа-коттедж». Вы прекрасно знаете, что там содержатся одни только падшие женщины, получившие возможность начать новую жизнь.
— Розанна Спирман как раз из таких, — сказал я.
— Безусловно. Но просто немыслимо, чтобы леди Вериндер или любая другая дама равно высоких нравственных достоинств могла взять в услужение Розанну, зная, что в прошлом она была… уличной женщиной.
— Хмм… — снова протянул я.
Я-то именно и ставил целью показать Розанну исправившейся уличной женщиной. Это объясняло как безнадежную страстную влюбленность служанки в мистера Франклина Блэка, так и эротический подтекст влюбленности. Однако трудно было спорить с тем, что столь утонченная особа, как моя вымышленная леди Вериндер, никогда не взяла бы в услужение проститутку, пусть даже вставшую на праведную стезю. Я сделал заметку на странице рукописи.
— Воровка, — произнес Диккенс уверенным тоном, столь для него характерным. — Вам нужно сделать бедную Розанну бывшей воровкой — тогда у сержанта Каффа останется возможность опознать ее, но не как уличную женщину, а как арестантку, в свое время сидевшую у него в тюрьме.
— По-вашему, воровство менее греховно, чем проституция? — спросил я.
— Конечно, Уилки, конечно. Сделайте Розанну уличной женщиной, пусть совершенно исправившейся, — и дом леди Вериндер будет осквернен. Сделайте ее бывшей воровкой — и читатель увидит великодушие леди Вериндер, которая пытается помочь бедняжке, предоставив возможность зарабатывать на жизнь честным трудом.
— Точно! — воскликнул я. — В самое яблочко! Я отмечу здесь, что надо пересмотреть прошлое Розанны.
— Еще остается проблема с преподобным Годфри Эбльуайтом.
— Я и не понял, что преподобный Эбльуайт пришелся вам не по вкусу, Чарльз. По ходу чтения вы смеялись и приговаривали, что вам нравится разоблачительный портрет этого отъявленного лицемера.
— Так и есть, Уилки! Очень даже нравится! И читателям понравится. Дело не в самом персонаже, которого вы превосходно изобразили лицемером, карьеристом и охотником за приданым, а в его титуле.
— Преподобный?
— Вот именно. Хорошо, что вы сами понимаете проблему, друг мой.
— Признаться, я не вполне понимаю, Чарльз. Ведь изобличение ханжества и лжи производит особо сильное впечатление, когда речь идет о лице духовного звания и…
— Безусловно, вы правы! — вскричал Диккенс. — Все мы знаем таких вот двуличных священнослужителей — они всячески делают вид, будто творят добро, но в глубине души пекутся единственно о собственном благе, — однако ваше обвинение не утра тит своей обличительной силы, коли мы предъявим его мистеру Годфри Эбльуайту.
Я начал было записывать замечание, но почти сразу остановился и потер лоб.
— Нет, получается как-то… бледно, невыразительно, совсем не остро. А что, если сделать преподобного Годфри председателем различных благотворительных дамских обществ? Тогда еще лучше прозвучит моя замечательная фраза: «Он был священник по профессии, дамский угодник по темпераменту и милосердный самаритянин по собственному выбору». Вы же сами рассмеялись в голос, когда я процитировал ее вам менее часа назад.
— Да, Уилки. Но она прозвучит ничуть не хуже, если вы замените священника на… ну, скажем, адвоката. Таким образом, мы пощадим чувства многих тысяч наших читателей, ничем не повредив вашему восхитительному сюжету.
— Я не уверен… — начал я.
— Сделайте пометку, Уилки. И пообещайте подумать о моем предложении в процессе завершения работы над романом. Уверяю вас, любой добросовестный редактор любого популярного журнала вроде нашего счел бы нужным обсудить с автором подобный момент. Если бы вы сами издавали чужое произведение — наверняка подняли бы вопрос о разжаловании преподобного Годфри Эбльуайта в мистера Годфри Эбльуайта…
— Я не уверен… — снова начал я.
— А еще, дорогой Уилки, надо бы определиться с заглавием романа… — продолжал Диккенс.
— Ага! — воскликнул я, оживляясь. — И какое вам больше нравится, Чарльз? «Змеиное око» или «Око змея»?
— На самом деле ни одно, ни другое, — ответил он. — По тщательном размышлении, друг мой, я нашел оба придуманных вами названия несколько сатанинскими и недостаточно удачными с коммерческой точки зрения.
— Сатанинскими?
— Ну, око змея. Вызывает библейские ассоциации, Уилки.
— Как и ассоциации, связанные с языческой Индией, дорогой Чарльз. Я проштудировал уйму книг о различных индусских культах…
— Среди них есть культ поклонения змею?
— Я покамест такого не нашел, но индусы поклоняются… всему подряд. У них в чести обезьяньи боги, крысиные боги, коровьи боги…
— И конечно же, змеиные боги, согласен с вами, — миролюбиво сказал Диккенс. — Но все равно такое название наводит на мысль о райском саде и змее-искусителе — то есть о дьяволе. А очевидная отсылка к алмазу Кохинор делает любые подобные ассоциации совершенно неприемлемыми.
Я впал в совершенное замешательство, ибо понятия не имел, о чем говорит мой друг. Однако, вместо того чтобы разразиться сумбурной речью, аккуратно налил еще воды в стакан, отпил несколько глотков, а потом спросил:
— В каком смысле неприемлемыми, дорогой Диккенс?
— Ваш драгоценный камень — алмаз или как там вы ни назовете его в конечном счете — явно имеет своим прототипом Кохинор…
— Да? Возможно. Ну и что?
— Вы, несомненно, помните, друг мой, — во всяком случае, в ходе своих исследований наверняка выяснили, — что подлинный Кохинор родом из местности под названием Гора Света в Индии. Согласно устойчивым слухам, имевшим хождение еще до появления Кохинора на наших берегах, на всех драгоценных каменьях и прочих предметах материальной культуры из упомянутой выше местности лежит проклятье и они приносят несчастье своим владельцам.
— Да? — повторил я. — Такие глубинные ассоциации в полной мере оправдывают название «Око змея»… или «Змеиное око».
