— Это очень любезно с вашей стороны, сыщик Хэчери. — Диккенс улыбнулся. — Но вы же сами сказали: констебли и инспекторы не полезут вниз на наши поиски.
— Ну, не знаю, сэр. — Сыщик пожал плечами. — Все-таки оба вы известные писатели и знатные господа — может статься, они сочтут возможным сделать исключение в вашем случае. Я просто надеюсь, что нам не придется выяснять, так это или нет.
Диккенс рассмеялся.
— Пойдемте, Уилки.
— Мистер Диккенс, — промолвил Хэчери, извлекая из-под пальто огромный пистолет револьверного типа. — Пожалуй, вам следует прихватить с собой вот это. Хотя бы для того, чтобы отпугивать крыс.
— О, это лишнее, — сказал Диккенс, отстраняя оружие облаченной в белую перчатку рукой.
(Вам следует помнить, дорогой читатель, что в наше время — я понятия не имею, как там принято у вас, — никто из служащих полиции не носил при себе огнестрельного оружия. И почти никто из преступников не носил. Слова Хэчери о «договоренностях» между преступным миром и стражами порядка во многих отношениях соответствовали истине.)
— Я возьму, — торопливо сказал я. — С радостью. Терпеть не могу крыс.
Револьвер оказался страшно тяжелым, каким и представлялся на вид, и едва поместился в правый карман моего сюртука. У меня возникло странное ощущение, будто наличие столь увесистого груза в кармане слегка нарушает мое телесное равновесие. Я сказал себе, что душевное мое равновесие наверняка нарушится гораздо сильнее, коли при мне не окажется оружия, когда в нем возникнет необходимость.
— Вы умеете обращаться с таким оружием, сэр? — спросил Хэчери.
Я пожал плечами.
— Полагаю, принцип заключается в том, чтобы направить эту штуковину на мишень тем концом, где отверстие, а потом спустить курок, — сказал я.
Все тело у меня мучительно ныло. Я словно воочию видел перед собой бутыль с лауданумом, стоящую на полке в запертой кухонной кладовой.
— Да, сэр, — кивнул Хэчери; котелок сидел у него на голове так туго, что, казалось, немилосердно сдавливал черепную коробку. — Принцип вы правильно понимаете. Вероятно, вы заметили, что у револьвера два ствола, мистер Коллинз. Верхний потоньше и нижний потолще.
Я этого не заметил. Я попытался извлечь несуразно тяжелый револьвер из кармана, но он зацепился за подкладку и порвал карман моего дорогого сюртука. Тихо чертыхаясь, я умудрился наконец вытащить оружие и принялся разглядывать его при свете фонаря.
— На нижний ствол не обращайте внимания, сэр, — произнес Хэчери. — Он предназначен для стрельбы картечью. Своего рода дробовик. Бьет со страшной силой. Надеюсь, сэр, он вам не понадобится, и в любом случае у меня нет зарядов к нему. Мой брат, до недавних пор служивший в армии, купил эту пушку у одного американца, хотя изготовлена она во Франции, — но не беспокойтесь, сэр, на ней стоят славные английские клейма, с нашей родной Бирмингемской оружейной фабрики. Барабан для стрельбы из верхнего гладкого ствола заряжен, сэр. Там девять пуль.
— Девять? — переспросил я, заталкивая огромный тяжелый револьвер обратно в карман и стараясь при этом не порвать подкладку еще сильнее. — Прекрасно.
— Может, возьмете еще про запас, сэр? У меня в кармане мешочек с пулями и капсюлями. Тогда мне придется показать вам, как пользоваться шомполом, сэр. Но это совсем несложно.
Я чуть не рассмеялся при мысли об уйме самых разных предметов, какие могут лежать в карманах и висеть на поясе сыщика Хэчери.
— Нет, спасибо, — сказал я. — Девяти вполне достаточно.
— Они сорок второго калибра, сэр, — продолжал сыщик. — Девяти штук будет более чем достаточно для крысы средних размеров — четвероногой или двуногой, смотря какая вам попадется.
Я невольно содрогнулся.
— Мы вернемся до рассвета, Хэчери, — сказал Диккенс, убирая хронометр в жилетный карман. Он начал спускаться по крутым ступенькам, держа фонарь низко перед собой. — Пойдемте, Уилки. До восхода солнца осталось меньше четырех часов.
— Уилки, вы знаете Эдгара Аллана По?
— Нет, — ответил я.
Мы спустились уже на десять ступенек, но еще не видели впереди конца круто наклоненной лестничной шахты. Ступеньки — высотой по меньшей мере три фута — походили скорее на каменные блоки египетских пирамид и были скользкими от подземной влаги, сочившейся повсюду тонкими струйками; маленький фонарь отбрасывал на них чернильно-черные обманчивые тени, и, если бы любой из нас споткнулся или оступился здесь, дело непременно закончилось бы переломанными ребрами и, вполне возможно, свернутой шеей. Я полушагнул-полуспрыгнул на следующую ступеньку, стараясь не отстать от пляшущего узкого конуса света, что исходил от руки Диккенса.
— Какой-то ваш приятель, Чарльз? — спросил я. — Специалист по криптам и катакомбам, надо полагать?
Диккенс расхохотался. Гулкое эхо в каменной шахте прозвучало до жути громко. Я искренне понадеялся, что больше он не станет смеяться.
— На первый ваш вопрос я с полной определенностью отвечу «нет», дорогой Уилки, — промолвил он. — А на второе предположение скажу «вполне возможно».
Диккенс остановился на ровной площадке у подножья лестницы, посветил фонарем на наклонные стены, низкий сводчатый потолок, а потом направил луч света в тоннель, уходящий в темноту. Черные прямоугольники по обеим сторонам подземного коридора наводили на мысль об открытых проемах. Я спрыгнул с последней ступеньки и встал рядом с Диккенсом. Он повернулся ко мне и положил обе руки — в правой был зажат фонарь — на бронзовую рукоять трости.
— Я познакомился с По за пару недель до завершения своей поездки по Америке в сорок втором году, — сказал он. — Этот малый навязал мне сначала свою книгу, «Гротески и арабески», а потом и свое общество. Держась со мной как с равным или со старым другом, По часами разговаривал со мной — вернее, сам с собой в моем присутствии — о литературе, о своих произведениях, о моих произведениях и снова о своих произведениях. Я так и не удосужился прочитать его рассказы, пока находился в Америке, но Кэтрин прочитала. Они произвели на нее чарующее впечатление. Похоже, этот По любит писать о склепах, трупах, преждевременных погребениях и сердцах, вырванных из груди живых людей.
Я пристально вглядывался в темноту за пределами крохотного круга света от фонаря. От того, что я отчаянно напрягал зрение (а оно у меня слабое), мне мерещилось, будто повсюду сгущаются и шевелятся тени, похожие на расплывчатые высокие фигуры. Головная боль усилилась.
— Полагаю, все это имеет какое-то отношение к делу, Диккенс, — резко промолвил я.
— Только в том смысле, что сейчас у меня складывается отчетливое ощущение: мистер По получил бы от нашей вылазки гораздо больше удовольствия, чем в данный момент испытываете вы, друг мой.
— В таком случае, — грубовато сказал я, — мне очень хотелось бы, чтобы ваш друг По находился здесь сейчас.
