— Я нажарила котлет и все держу на медленном огне, — сказала Марта. — На случай, если вам захочется поужинать сейчас же. Или разогрею их позже.
— Да, разогреешь позже, — сказал я.
Дорогой читатель отдаленного будущего, я почти могу — не вполне, но почти — вообразить такое время, когда мемуаристы или даже романисты не опускают завесу целомудренного молчания над событиями личного характера, какие могут последовать здесь, над интимными, так сказать, моментами отношений между мужчиной и женщиной. Надеюсь, в вашу эпоху нравы не настолько испорчены, что вы свободно говорите и пишете о минутах телесной близости, но если вы ждете подобных бесстыдных откровений здесь, мне придется разочаровать вас.
Когда бы вам довелось увидеть фотографию мисс Марты Р***, наверное, вы при всем желании не разглядели бы красоты, какую я нахожу в ней при каждой нашей встрече. Постороннему взгляду или объективу фотокамеры (а Марта говорила, что у нее есть фотопортрет, сделанный с нее за родительский счет год назад, когда ей стукнуло девятнадцать) Марта Р*** представляется приземистой женщиной с угрюмым узким лицом, почти негроидными губами, прямыми волосами, разделенными на прямой пробор и туго зачесанными назад (так туго, что пробор производит впечатление длинной узкой плеши посреди макушки), глубоко посаженными глазами и слегка приплюснутым носом, приличествующим скорее сборщице хлопка на южноамериканской плантации.
Фотография Марты Р*** не дает ни малейшего представления об ее пылкости, страстности, чувственности, телесной щедрости и необузданности. Многие женщины (с одной из таких я сожительствую уже много лет) весьма убедительно изображают чувственность на людях, особым образом одеваясь, искусно раскрашивая лицо, кокетливо хлопая ресницами, но в действительности они почти или совсем не ведают плотского желания. Думаю, они прикидываются единственно по привычке. Очень и очень немногие женщины — такие, как Марта Р***, — обладают поистине страстной натурой. Найти подобную женщину среди толпы полусонных, вялых, апатичных особей женского пола в английском обществе шестидесятых годов девятнадцатого века — все равно что найти даже не алмаз в уличной грязи, а теплое живое тело среди холодных трупов на мраморных столах в парижском морге, куда Диккенс любил водить меня.
Через несколько часов, сидя при свечах за маленьким столом, накрытым для ужина, мы ели пережаренные котлеты (Марта еще не научилась хорошо готовить, и представлялось очевидным, что никогда не научится) и ковырялись вилками в холодном, пересушенном овощном рагу. К моему приезду Марта выбрала и купила бутылку вина — такого же скверного, как еда.
Я взял девушку за руку и сказал:
— Дорогая, завтра с утра пораньше ты должна упаковать свои веши и уехать в Ярмут одиннадцатичасовым поездом. Там ты вернешься на прежнюю работу в гостинице, а если не получится — найдешь другое такое же место. Не позже чем завтра вечером ты навестишь своих родителей и брата в Уинтертоне и скажешь, что у тебя все в полном порядке и что ты потратила свои сбережения на развлекательную поездку в Брайтон.
Марта, надо отдать ей должное, не стала хныкать и разводить мокроту. Но она покусала губы и промолвила:
— Мистер Коллинз, голубчик, я чем-то обидела вас? Дело в ужине?
Несмотря на усталость и подагрические боли в глазах и суставах, я рассмеялся.
— Нет-нет, дорогая моя. Просто тут один сыщик вертится вокруг, вынюхивает да высматривает, и нам нельзя давать ему повод шантажировать меня — или тебя и твою семью, милая. Нам надо ненадолго расстаться, пока докучливому малому не надоест эта игра.
— Полицейский! — воскликнула Марта.
Несмотря на свою замечательную выдержку, она все же оставалась бедной провинциалкой. Полиция, особенно лондонская полиция, наводила ужас на людей такого сорта.
Я успокоительно улыбнулся.
— Да нет, нет. Он давно уже не полицейский, милая моя. Просто частный сыщик низкого пошиба, каких нанимают престарелые лорды, часто отсутствующие дома по благотворительным делам, для слежки за своими молодыми женами.
— И нам надобно расстаться?
Марта окинула взглядом комнату, и я понял, что она старается запечатлеть в памяти убогие предметы обстановки и унылые эстампы на стенах, словно какая-нибудь особа королевских кровей, изгоняемая из своего родового замка.
— Ненадолго, — повторил я, ласково похлопав девушку по Руке. — Я разберусь с назойливой ищейкой, а потом мы заново составим наши планы. На самом деле комнаты так и останутся записаны на имя миссис Доусон — до скорого твоего возвращения. Ты хочешь этого?
— Очень даже хочу, мистер… Доусон. Вы сегодня проведете ночь со мной? Последнюю ночь перед разлукой?
— Никак не получится, голубушка. Нынче у меня подагра разыгралась не на шутку. Мне надо домой — принять лекарство.
— Ах, как жаль, что вы не держите бутыль с лекарством здесь, дорогой мой, чтобы оно облегчало ваш недуг, покуда я ублажаю и успокаиваю вас иным способом!
Марта сжала мою ладонь так сильно, что боль прострелила мне руку до самого плеча. В глазах у нее стояли слезы, и я знал, что она расстроена моим плохим самочувствием, а не своим изгнанием. У Марты Р*** была сострадательная душа.
— Одиннадцатичасовой поезд, — напомнил я, надев пальто и положив шесть шиллингов банкнотами и монетами на туалетный столик. — Только смотри не оставляй здесь никаких своих вещей, любимая моя. Доброго тебе пути — и я вскорости пришлю весточку.
Четырнадцатилетняя Хэрриет спала в своей комнате, но Кэролайн еще бодрствовала, когда я прибыл домой по адресу Мелкомб-плейс, девять.
— Ты голоден? — спросила она. — Мы ужинали телячьими отбивными, и я оставила несколько для тебя.
— Нет. А вот вина, пожалуй, выпью, — сказал я. — Сегодня меня подагра совсем замучила.
Я прошел на кухню, отпер свою личную кладовую ключом, извлеченным из жилетного кармана, залпом выпил три стакана лауданума и вернулся в гостиную, где Кэролайн уже налила хорошей мадеры в два бокала. Во рту у меня все еще оставался привкус дрянного винца, выпитого у Марты, и мне хотелось поскорее от него избавиться.
— Ну, как ты провел день с Диккенсом? — поинтересовалась Кэролайн. — Я не ожидала, что ты так поздно задержишься.
— Ты же знаешь, какую настойчивость он проявляет порой, приглашая на ужин, — сказал я. — Он не принимает никаких отказов.
— Вообще-то не знаю, — сказала Кэролайн. — В обществе мистера Диккенса я всегда ужинала только с тобой вместе, причем либо у нас дома, либо в отдельном кабинете в ресторане. И меня он ни разу не уговаривал задержаться допоздна за своим столом.
Я не стал опровергать данное утверждение, соответствующее действительности. Ужасная, пульсирующая боль в голове уже начинала стихать под действием лауданума, и у меня возникло странное ощущение качки — словно гостиная, стол и кресло находились на борту крохотного суденышка, идущего в фарватере большого корабля.
