С минуту мы молчали. Тишину нарушали лишь постукивание копыт нетерпеливо переступающих упряжных лошадей да тихая возня озябшего возницы на козлах. Наконец я проговорил: Все это замечательно… и очень по-диккенсовски… но я все-таки предпочитаю свой первоначальный замысел — с легендарным алмазом, считающимся священным у индусов или любого другого языческого народа и приносящим несчастья известному английскому семейству.
Диккенс вздохнул.
— Ну ладно. Как вам угодно. Вы вправе отыскивать изъяны в дареном коне. — Но я услышал, как он чуть слышно пробормотал: — Хотя идея с алмазом и индусами принадлежит мне, теперь я вижу, что она слабовата для романа. — Более громко Неподражаемый сказал: — Вы позволите подвезти вас до станции?
Тот факт, что Диккенс, вопреки обыкновению, не пригласил меня на ужин в Гэдсхилл, окончательно утвердил меня в уверенности, что сегодня он будет ужинать с Эллен Тернан и не собирается возвращаться в Гэдсхилл-плейс.
— Буду премного вам благодарен, — промолвил я. — Кэролайн уже ждет меня.
Распахнув передо мной дверцу кареты, Диккенс тихо, чтобы не услышал возница, проговорил:
— Я бы посоветовал вам переменить платье и даже принять ванну, прежде чем вы сядете за стол с очаровательной Домоправительницей и восхитительным Дворецким нынче вечером.
Я остановился, занеся ногу на подножку, но, прежде чем я успел произнести хоть слово касательно опиума или любого другого предмета, Диккенс добавил самым невинным тоном:
— После посещения крипт одежда насквозь пропитывается запахом сырости… как наглядно продемонстрировал нам сегодня наш друг Дредлс.
Глава 19
— Чарльз Диккенс собирается убить Эдмонда Диккенсона.
Уже во второй раз за последние полтора года я резко сел в постели, вырвавшись из глубокого лауданумного сна, и вслух произнес эти слова.
— Нет, — сказал я в темноту, все еще полусонный, но исполненный твердой, дедуктивно обоснованной уверенности, свойственной герою моего еще не написанного романа сержанту Каффу. — Чарльз Диккенс уже убил Эдмонда Диккенсона.
— Уилки, голубчик, — встревоженно проговорила Кэролайн, садясь рядом со мной и хватая меня за плечо. — О чем ты? Ты разговаривал во сне, мой милый.
— Отстань от меня, — невнятно промычал я, стряхивая с плеча ее руку.
Я встал, накинул халат и подошел к окну.
— Уилки, дорогой…
— Тише! — Сердце мое бешено колотилось. Я пытался запечатлеть в памяти свой ясновидческий сон.
Я нашарил на бюро хронометр и взглянул на циферблат. Без малого три часа утра. За окном моросил мелкий косой дождик, и брусчатка скользко блестела во мраке. Я посмотрел на уличный фонарь, потом отыскал взглядом узкое крыльцо заброшенного дома на противоположном углу и различил там неясную скрюченную фигурку. Связной инспектора Филда — паренек со странными глазами, которого инспектор называл Гузберри, — по-прежнему дежурил там, спустя уже год с лишним со дня, когда я впервые его заприметил.
Я вышел из спальни и направился в свой кабинет, но остановился в нерешительности на лестничной площадке. Сейчас ночь. Второй Уилки наверняка поджидает меня там — скорее всего, сидит за моим рабочим столом, устремив немигающий взгляд на дверь. В конечном счете я спустился вниз, в гостиную, и подошел к маленькому секретеру, где Кэролайн и Кэрри хранили свои бумаги. Я взял перо и, решительно поправив очки, написал следующее:
Инспектор Филд.
Я имею все основания полагать, что Чарльз Диккенс убил некоего молодого человека по имени мистер Эдмонд Диккенсон, одну из уцелевших жертв Стейплхерстской катастрофы. Прошу вас встретиться со мной завтра в десять часов утра на мосту Ватерлоо, дабы мы могли обсудить все обстоятельства дела и придумать, как нам хитростью заставить Диккенса сознаться в убийстве молодого Диккенсона.
Ваш покорный слуга
Уильям Уилки Коллинз
Несколько долгих мгновений я смотрел на начертанные строки, потом удовлетворенно кивнул, засунул записку в конверт, а конверт запечатал сургучом при помощи отцовского перстня и положил во внутренний карман халата. Потом я достал из портмоне несколько монет, нашел свое пальто в стенном шкафу в холле, надел галоши поверх домашних тапочек и вышел в ночь.
Едва я успел подойти к уличному фонарю на своей стороне улицы, как от накрытого густой тенью крыльца дома напротив отделилась неясная тень. В считаные секунды мальчишка пересек улицу и подступил вплотную ко мне. Он был без верхней одежды и дрожал всем телом под холодным дождем.
— Ты Гузберри? — спросил я.
— Да, сэр.
Я уже засунул руку во внутренний карман халата, но почему-то не стал доставать письмо.
— Гузберри — это твоя фамилия? — осведомился я.
— Нет, сэр. Так меня кличет инспектор Филд. Все из-за моих глаз, видите ли.
Я видел. Его зеленоватые, несуразно выпуклые глаза не только походили на крыжовины, но еще и безостановочно перекатывались туда-сюда, точно две пули в рюмке для яиц. Я покрепче зажал в пальцах конверт с адресованным Филду письмом, но все еще медлил в нерешительности.
— Ты уличный подметальщик, Гузберри?
— Я был уличным подметальщиком, сэр. Теперь уже нет.
— А чем ты занимаешься сейчас, дружок?
— Я обучаюсь у великого инспектора Филда сыщицкому ремеслу, вот чем я занимаюсь, — сказал Гузберри с гордостью, но без малейшего намека на бахвальство.
Он зябко поежился, потом закашлялся. Это был глубокий хриплый кашель — моя мать впадала в панику всякий раз, когда у меня или Чарли из груди вырывались подобные звуки, — но у маленького оборвыша хватало воспитанности кашлять в кулак.
— Как твое настоящее имя, дружок? — спросил я.
— Гай Септимус Сесил, — ответил мальчишка, стуча зубами.
Я наконец отдал письмо, а потом бросил пять шиллингов в торопливо подставленную ладонь Гая Септимуса Сесила. Я в жизни ни у кого не видел такого ошарашенного выражения лица — ну разве только у грабителя, которого мистер Реджинальд сбил с ног ударом дубинки в темном бирмингемском переулке.
— Сегодня и в ближайшие три дня у меня не будет сообщений для твоего хозяина, мистер Гай Септимус Сесил, — мягко сказал я. — Поди купи себе горячий завтрак. Сними комнату, непременно с отоплением. А на оставшиеся деньги купи пальто… из добротной английской шерсти, чтобы носить поверх этих лохмотьев. От тебя не будет толку ни инспектору Филду, ни мне, коли ты умрешь тут от холода.
Крыжовенные глаза паренька блуждали по сторонам, ни на секунду не останавливаясь на мне.
— Ну же, ступай! — строго велел я. — И чтобы я не видел тебя здесь до вторника.
— Слушаюсь, сэр, — с сомнением проговорил Гузберри.
Но он повернулся, трусцой пересек улицу, буквально секунду помедлил у своего крыльца, а потом побежал дальше, к теплу и пище.
