Откуда же взялась информация об иностранных военных базах? Ее, видимо, подбросила индийская разведка, чтобы настроить Советский Союз против Пакистана. А в Москве поверили.
Осенью 1962 года Леонид Шебаршин вернулся в Москву и получил назначение в отдел Юго-Восточной Азии министерства иностранных дел. Работа в центральном аппарате показалась скучной. И тут как нельзя более кстати подвернулось лестное предложение перейти в КГБ. Шебаршин принял предложение с удовольствием.
«В комитете госбезопасности, – писал Шебаршин, – к первому главному управлению издавна сложилось особое, уважительное, но с оттенком холодности и зависти отношение. Сотрудники службы во многом были лучше подготовлены, чем остальной личный состав комитета. Они работали за рубежом и, следовательно, были лучше обеспечены материально. Им не приходилось заниматься «грязной работой», то есть бороться с внутренними подрывными элементами, круг которых никогда радикально не сужался.
Попасть на службу в ПГУ было предметом затаенных или открытых мечтаний большинства молодых сотрудников госбезопасности, но лишь немногие удостаивались этой чести. Разведка была организацией, закрытой не только для общества, но и в значительной степени для КГБ».
Впрочем, отнюдь не все дипломаты изъявляли желание перейти в разведку.
Примерно в то же время такое же предложение получил другой молодой дипломат – Юлий Александрович Квицинский, который начинал свою карьеру в советском посольстве в Берлине.
«Никто из моих хороших друзей по разведке, – вспоминает Квицинский, – никогда не агитировал меня переходить на работу в их ведомство. Наоборот, все не советовали это делать, подчеркивая, что романтика деятельности разведчика – понятие весьма относительное».
Наблюдая за дипломатами, работавшими под дипломатической «крышей», Квицинский видел среди них «и трусов, и халтурщиков, и любителей подчеркнуть, что именно разведчики и составляют белую кость всей дипломатической службы». Квицинский вежливо отклонил предложение, сославшись на то, что из-за высокого давления ему не пройти медицинскую комиссию. Юлий Александрович остался дипломатом и со временем занял пост первого заместителя министра иностранных дел.
Леонид Шебаршин прошел курс подготовки в 101‑й разведывательной школе, получил квартиру и в декабре 1964 года вновь отправился в Пакистан, теперь уже в роли помощника резидента внешней разведки.
В январе 1966 года в Ташкенте глава советского правительства Алексей Николаевич Косыгин почти две недели пытался сблизить позиции президента Пакистана Айюб Хана и премьер-министра Индии Лал Бахадур Шастри. Косыгину удалось добиться успеха, 10 января 1966 года была подписана Ташкентская декларация, но, к несчастью, в эту же ночь индийский премьер-министр Лал Бахадур Шастри скоропостижно скончался.
Леонид Шебаршин был единственным советским дипломатом, который уже перебрался в новую пакистанскую столицу – Равалпинди. 11 января рано утром ему позвонили из Москвы и поручили связаться с Министерством иностранных дел, чтобы получить разрешение на пролет советского самолета с телом индийского премьер-министра над территорией Пакистана.
Работа в Пакистане была бы приятнее, если бы не новый начальник.
«Резидент питал недолимую тягу к спиртному, – вспоминал Шебаршин, – пил в любое время суток, быстро хмелел и во хмелю нес околесицу, густо пересыпанную матом… Дело кончилось тем, что резидент однажды свалился на приеме. Долго терпевший посол не выдержал и информировал Москву о хроническом недуге резидента».
Резидента отозвали. Вернувшись в Москву, он продолжал преспокойно работать в центральном аппарате разведки.
Впрочем, бывало и наоборот. И тогда резидент не знал, как привести в чувство сильно пьющего посла.
Владимир Семичастный вспоминал:
– Я как председатель КГБ приехал в одну страну, со мной пять генералов. Наш посол устраивает обед, а к концу обеда – под столом. Резидент докладывает, что посол уже и на приемах появляется в таком виде. Я своим накрутил хвосты: почему молчали? Позорище! Это же наносит вред взаимоотношениям с этой страной.
Известный разведчик, назначенный резидентом в азиатскую страну, рассказывал мне, как столкнулся с тяжелой ситуацией в советской колонии. Посол – бывший крупный партийный работник в одной из среднеазиатских республик – по-прежнему ощущал себя хозяном, которому ни в чем не может быть отказа. И он сразу попытался заставить жену своего шофера спать с ним. Кто мог сообщить об этом в Москву? Ни один дипломат этого сделать не способен – телеграммы в центр идут только за подписью посла. И спасти женщину мог только резидент – у него своя связь, свой шифровальщик. После его телеграммы посла отозвали. И назначили в другую страну…
Резидент в одной европейской стране вспоминал:
– Секретарь парткома и посол всегда хотели от меня, чтобы я убирал человека, если что-то происходило. А я говорил: если они спят вместе, то я тут причем? Сами убирайте по моральным соображениям.
Но в принципе резидент не заинтересован в плохих отношениях с послом, иначе его информация в центр начнет расходиться с информацией посла. В Москве это заметят и начнут выяснять, кто прав, что неприятно для резидента. В нормальной ситуации резиденты даже знакомят посла со своей информацией, но на следующий день после того, как отправят ее в Москву, чтобы МИД не успел доложить первым. Умный посол и умный резидент между собой не спорят.
Анатолий Федорович Добрынин, многолетний посол в Соединенных Штатах, вспоминает, что работники резидентуры держались обособленно. К тому же никому не нравилось, что они следят за «благонадежностью» всей советской колонии. Кроме того существовало соперничество между послом и резидентом, каждый из которых спешил первым доложить в Москву важную информацию. Иногда соперничество становилось нездоровым из-за несоответствия характеров, чванства и стремления показать в посольстве, кто из них является «настоящим боссом».
При Добрынине в Вашингтоне сменилось шесть резидентов.
«Они докладывали мне наиболее важную политическую информацию, – пишет Добрынин, – подчас советовались по поводу политических оценок. Я не был в курсе их конкретных операций и никогда не интересовался их агентурой…
Обычно во время обмена визитами на высшем уровне разведслужба получала приказ приостаналивать свою деятельность в США, чтобы предотвратить возможность возникновения публичных скандалов».
Не просто складывались отношения не только между разведчиками и карьерными дипломатами, но и внутри резидентуры. За разведчиками всегда бдительно присматривало второе главное управление КГБ (внутренняя контрразведка), которое искало врагов среди своих. Аппарат контрразведки исходил из того, что каждый отправляющийся за границу или вступающий в отношения с иностранцами может быть перевербован, и потому с величайшей подозрительностью относился к товарищам из разведки. Для сотрудников разведки это не было секретом.
– Мы были частью комитета госбезопасности, – рассказывал мне один из ветеранов внешней разведки, – но чувствовали, что мы все-таки не внутренний сыск, не тайная полиция, а цивилизованный инструмент государства. Соответственно, второй главк, контрразведка, нас не любила, поймать сотрудника первого главного управления на пьянке было для них праздником. Иногда им это удавалось.
