– Да, брось ты, Женя, эти церемонии.
Примаков соблюдал политес. Это восточное воспитание.
Когда он только пришел, академические коллеги настоящим ученым его не признали, считали всего лишь умелым журналистом. Пренебрежительно говорили, что Примаков защитил докторскую диссертацию по книге, причем одной на двоих с журналистом Игорем Беляевым. Примаков и Беляев, тоже правдист, написали толстую книгу «Египет: время президента Насера» и решили на ее основе защитить докторские диссертации. Но это была тактическая ошибка: докторские диссертации – в отличие от книг – в соавторстве не пишутся. Ученый обязан продемонстрировать творческую самостоятельность.
Вспоминает один из сотрудников ИМЭМО:
– Они с Игорем Беляевым, два арабиста, принесли в институт совместную работу и хотели защититься. Им, как полагается, устроили так называемую предзащиту – это обязательное широкое обсуждение. Накидали множество замечаний, народ даже хихикал по поводу этого соавторства. Примаков и Беляев все правильно поняли, разделили свой труд, представили диссертации в новом виде, и оба успешно защитили докторские…
Потом Примаков уже сам, без соавторов, подготовил монографию «Анатомия ближневосточного конфликта». Когда он пришел в институт, достаточно было скептических настроений:
– Да кто он такой? Журналист (это слово научные работники произносили с оттенком пренебрежения)? А что он понимает в настоящей науке?
Но эти разговоры быстро закончились. Все увидели, что Примаков умелый организатор, а в академическом институте это редкость, потому что, как мне говорили его коллеги, «гениев много, а работать никто не умеет и не хочет». Он знал ближневосточный конфликт во всех его подробностях, во всех его скрытых и открытых сторонах, понимал подводные течения и взаимосвязи, со многими политиками, игравшими ключевую роль на Ближнем Востоке, был знаком лично.
Иноземцев и Примаков переориентировали институт на оперативный политический анализ. Некоторые ученые упрекали их за пренебрежение серьезной академической наукой. Другие полагали, что они правы – важнее донести до руководства страны реальную информацию о положении в стране и мире.
Примаков не склонен к академической науке. Ему хотелось, чтобы институт давал практическую отдачу, это замечалось и поощрялось. Он перенес на российскую почву разработанный западными учеными метод ситуационного анализа. Это мозговые атаки: собираются лучшие специалисты и предлагают несколько вариантов решения какой-то актуальной проблемы. Например, анализ ситуации на рынке нефти. Какие факторы повлияют на цены? Будет ли расти добыча? Как поведут себя Иран, Ирак, Саудовская Аравия?.. Обсуждение проходило за закрытыми дверями и не предназначалось для публикации, поэтому можно было высказываться относительно свободно. Это было приятной роскошью для настоящих ученых.
В конце декабря 1977 года Примаков был назначен директором Института востоковедения. В 1979 году Примаков стал по совместительству профессором Дипломатической академии, еще через десять лет профессором Московского университета.
15 марта 1979 года его избрали действительным членом Академии наук. Это было ключевым событием в его жизни. Это пожизненное звание – вершина научной карьеры, свидетельство высокого социального статуса и некая гарантия материальных благ. Недаром советские партийные и государственные чиновники всеми правдами и неправдами пробивались в академию. Они понимали, что рано или поздно лишатся хлебного места в аппарате, но из академии их не исключат, и будут они получать высокую зарплату, смогут пользоваться машиной и академической поликлиникой. И вообще – одно дело пенсионер, тоскующий на лавочке у подъезда, другое – академик…
Примакова избрали академиком, когда ему еще не было и пятидесяти. Некоторые из коллег, впрочем, отнеслись к его избранию весьма скептически, не считая его научный вклад столь уж значительным. Другие спокойно отвечали на это, что Примаков, как и Николай Иноземцев, и Георгий Арбатов, и многие другие, стали академиками в первую очередь по праву директорства в крупном академическом институте. Это одно из правил игры в учреждении, которое называется Академией наук.
После смерти академика Иноземцева ИМЭМО возглавил Александр Яковлевич Яковлев. В июле 1985 года он возглавил отдел пропаганды ЦК и оставил институт. Уходя, Яковлев позаботился о том, чтобы директором ИМЭМО стал академик Примаков.
«Я предложил Примакова, – вспоминал Яковлев. – Но не все были согласны с его кандидатурой. Нет, не все. С некоторой настороженностью отнесся комитет госбезопасности. В то время все эти назначения согласовывались. Они в КГБ не то, что были откровенно против. Они, скажем так, считали, что другие кандидатуры лучше…»
Говорят, что директором ИМЭМО хотел стать сын Громыко. Горбачев был в долгу перед старшим Громыко, но директором в ноябре 1985 года все-таки сделали Примакова. Яковлев умел настоять на своем. Напрасно говорят, что нельзя дважды вступить в одну и ту же реку. Примаков вернулся в ИМЭМО, но уже в роли директора. В институте он всех знал. А как отнеслись к его возвращению?
«К нему лучше относились, когда он стал директором, чем когда он был заместителем, – рассказывал Герман Дилигенский, главный редактор журнала «Мировая экономика и международные отношения». – Евгений Максимович принадлежит к числу людей, которые лучше всего себя проявляют, когда становятся полновластными хозяевами.
Его талант, его способности – это способности менеджера. Сила его в том, что он может организовать, собрать людей. Он не исследователь-одиночка. Такие люди тоже есть. Он на них опирался. Не помню никого, кто был явно им недоволен. Он способен и командовать – все необходимые для этого качества у него есть. Но умеет и выслушать людей. У него неплохой вкус в смысле подбора кадров. Примаков знает, как расположить к себе коллектив, он заставляет подчиненных работать, но и заботится о них. Я бывал с ним в заграничных командировках, он общителен, задушевен в личном общении».
– Насколько точно он представлял себе картину мира? Что было для него важным – его любимый Ближний Восток?
– Многие годы работы в институте, я думаю, обусловили то, что горизонты у него глобальные, – считал Дилигенский. – Институт такой. Примаков давно перерос из региональщика в международника широкого профиля. Он когда пришел директором, то подчеркнуто отодвигал от себя ближневосточные сюжеты. Занимался больше глобалистикой, разоружением.
– Он подбирает свою команду и повсюду расставляет своих людей? Или умудряется мобилизовать весь коллектив, не устраивая перетрясок?
– У него нет такого: это моя команда, все остальные не считаются, – ответил Герман Дилигенский. – Не помню, чтобы при Примакове были какие-то привилегированные группы или отделы. Но есть люди, которым он доверяет. Причем это не связано с личными пристрастиями. Я знаю коллег, которые не имели с ним никаких личных отношений и которых он очень продвигал. Просто ценил их деловые качества и доверял их оценкам.
Но вряд ли можно позавидовать человеку, который встал бы к нему в прямую оппозицию. Довольно проигрышная ситуация. Некоторые говорят даже сильнее: Евгению Максимовичу нельзя становиться поперек дороги. У него железный характер. Есть люди, которые ушли из института и жаловались на жесткость Примакова.
