Шебаршин и близкие люди, Шебаршин и друзья, Шебаршин и животные — это особая статья, о которой можно много говорить и писать.
Татьяна Александровна Пушкина рассказала и такой эпизод.
Как-то Шебаршин собрался ехать с работы домой. Рабочий кабинет в ту пору находился недалеко от метро «Динамо». Шебаршин вышел на улицу, на Ленинградский проспект, и там его очень скоро подхватил «автолайн» — полуразбитая «газель», заменившая в Москве пресловутые маршрутки (раньше на этих линиях работали «рафики» — маленькие автобусники, которые когда-то выпускали в Риге, сейчас «газели» с таджиками за рулем).
Шебаршину уступили место на сиденье, расположенном прямо у выхода, за спиной водителя, он сел, огляделся. Напротив него сидела вертлявая, очень контактная, говорливая девочка с матерью. Мать все время окорачивала ее:
— Соня, не вертись… Соня, перестань болтать… Ну, Со-о-ня! В кого ты родилась такая непоседливая?
— В тебя, мама!
Для мамы такой ответ не был открытием. Девочка что-то сказала и Шебаршину…
— Сколько тебе лет, Соня? — спросил тот.
— Пять.
— Уже исполнилось или еще нет?
— Нет, — неохотно ответила та: ей хотелось стать старше возрастом. — Исполнится только через месяц.
Дело происходило зимой, погода хандрила, с неба то снег валил крупными хлопьями, то сыпалась какая-то противная мелкая мокрота, превращавшая снег в водяную кашу, в которой ноги увязали по самую лодыжку. В такую погоду большинству москвичей вообще не хотелось вылезать из дома. Но вылезать надо было.
— В детский садик ходишь? — спросил Шебаршин у девочки.
Та тряхнула косичками:
— Хожу!
— Друзья есть?
— Есть. Только у нас в саду мальчишки плохие — все дураки!
— Это почему же?
— Моего Кепа сунули головой в ящик, испортили.
Шебаршин понял, что Кеп — это любимая кукла девочки, и поскольку Кеп стал инвалидом, то Соня переживает этот факт до сих пор.
— Ты где живешь? — поинтересовался Леонид Владимирович.
— В центре, на Тверской улице.
— Давай договоримся так, в день, когда тебе исполнится пять лет, встретимся у Центрального телеграфа… Знаешь, где это?
— Знаю.
— Встретимся в одиннадцать часов дня — я принесу тебе новую куклу. Договорились?
Глаза девочки радостно блеснули, мать ей ничего не сказала.
— Договорились, — согласно тряхнула головой девочка.
— Приходи с мамой!
За окнами «газели» проплыл Белорусский вокзал, и Шебаршин попросил остановить машину — недалеко находился его дом.
По сути, в «газели» произошел пустячный разговор, да и не со взрослым человеком, а с маленькой девочкой, тот самый разговор, который другой человек, особенно занятой, постарался бы тут же забыть, — по логике, должен был бы забыть и Леонид Владимирович, но он не забыл.
В назначенный срок, несмотря на худую погоду, на кота Базилио, который что-то начал прихварывать, на собственное недомогание, Шебаршин вышел из дома. Было утро. Надо было еще успеть до встречи с девочкой Соней купить и выбрать подарок — кукла должна быть и красивой, и большой, и обязательно понравиться Соне.
Он нашел такую куклу. Заплатил за нее немалые деньги и ровно в одиннадцать ноль-ноль стоял на ступенях Центрального телеграфа.
Погода по-прежнему не радовала, на улице было неуютно, холодно, сырой мороз пробирал до костей; раньше в Москве сырых морозов не было, появились они лишь в последние годы…
Минут через пятнадцать Шебаршин нырнул в теплое помещение телеграфа — погреться. Сони не было, не пришла пока. В том, что девочка придет, Шебаршин не сомневался, не могла же она надуть его, в конце концов.
Когда он через несколько минут снова вышел на улицу, с неба валил какой-то странный грязноватый снег. Стало еще холоднее, даже, пожалуй, очень холодно — сырость пробивала до костей. Сони не было.
Видать, наступили такие времена, что такая простая черта человеческого характера, как обязательность, не говоря уже о честности, стала редкостью. Даже у очень юных людей.
Хотя, кто знает, может быть, Соню на это странное свидание не отпустила мама? А с другой стороны, мама, если честно, должна была придти вместе с Соней… Но нет, не получилось.
Десять лет прошло с той поры, а Леонид Владимирович все помнил этот случай и удивлялся тому, что стал жертвой собственной доверчивости.
Наряду с тем, что он был знаменитым разведчиком — и не просто разведчиком, а довольно рано стал двухзвездным генералом, что в разведке бывает редко, звание это присваивается просто выдающимся особам, — он был вот так трогательно прост, уязвим, доверчив, обладал множеством талантов, в том числе и талантом литературным.
Кукла та, так и не подаренная, находилась у Шебаршина довольно долго, выглядя в его квартире, скажем прямо, инородной, пока, наконец, не приехал к нему из-за границы внук и не забрал ее для правнучки Дуни.
Леониду Владимировичу нравилось имя Дуня — в честь бабушки, которую звали Евдокией, хотя имя другой правнучки — Женя, — например, ему не нравилось.
— Не люблю имена, которыми можно назвать и мальчика, и девочку, — говорил он.
При всех своих талантах и недюжинном уме, способности просчитывать действия противника на несколько ходов вперед, Шебаршину не всегда удавалось, допустим, вбить на даче гвоздь в стенку, чтобы повесить какую-нибудь лаковую поварешку, или спилить засохшее деревце — эта работа была не для него.
Но те, кто хорошо знал Шебаршина, говорили:
— Людей, которые могут толково вбить гвоздь в стенку, — сотни миллионов, может, даже миллиарды, а таких, как Шебаршин, с такими мозгами, аналитиков, — дай Бог, на земном шаре тысячи полторы наберется…
Шебаршин, похоже, вообще не знал, что такое отдых, — никогда не отдыхал. Хотя несколько раз в жизни брал путевку в санаторий и вместе с Ниной Васильевной уезжал на юг, в какой-нибудь благословенный Кисловодск или в Сочи, на берег моря, покупаться и подышать целебным, наполненным йодом воздухом.
Но проходило три-четыре дня, и он, безмерно уставший от отдыха, от того, что целых трое суток ничего не делал, говорил жене:
— Нина, меня срочно вызывают в Москву!
— Что же там стряслось такое, что без тебя не могут обойтись? — с иронией спрашивала жена.
— Ну, ты сама понимаешь, сказать об этом я не могу, — все разговоры он уводил под флер секретности, под эту сурдинку брал билет на самолет и срочно отправлялся в белокаменную.
И действительно появлялся на работе, к бескрайнему изумлению своих подчиненных, искренне полагавших, что раньше чем через месяц они своего шефа не увидят…
