Фон Хольден говорил из своего кабинета на Софи-Шарлоттен-штрассе. Он даже вскочил, не смея поверить в неожиданную удачу.
– ОДИН?
– Да.
– Ну и дурак!
– Инструкции?
– Следуй за ним. Я буду через пять минут.
Глава 100
Нобл положил трубку и посмотрел на Маквея.
– От Каду по-прежнему никаких известий.
Огорченный и подавленный, Маквей покосился на Реммера, допивавшего третью чашку крепчайшего кофе за сорок минут. Они уже раз двадцать прошлись по списку гостей Шарлоттенбурга, и, хотя еще осталось несколько имен, которые Бад-Годесбергу предстояло проверить, у них так и не появилось ни единой зацепки. Может быть, ключ к отгадке там, среди еще непроверенных имен, а может, нет. Интуиция подсказывала Маквею, что все необходимые материалы у них в руках. Он попросил Реммера заказать более обстоятельные досье на тех, кого они уже один раз проверили. Может быть, не так важно, кто эти люди сейчас и чем они занимаются в настоящее время, может быть, дело в их прошлом, как у Класса и Хальдера?..
А может быть, камень с горящей надписью ключ еще не встал на их пути, и расследование начинать не с чего. И в списке приглашенных в Шарлоттенбургский дворец они ничего не найдут, сколько б ни копались, и присутствие Шолла в Берлине вполне объяснимо, и церемония в честь Либаргера – невинная затея… Но Маквей очень не любил принимать что-нибудь на веру. Ему нужны были доказательства.
В ожидании вестей из Бад-Годесберга они вернулись к еще одному неясному моменту в расследовании – Каду.
– Давайте попробуем рассмотреть проблему Класс – Хальдер в связи с Каду, – предложил Маквей. Он сидел в кресле, положив ноги на одну из широких кроватей. – Был ли у него брат, кузен, отец, родственник, симпатизировавший наци или сотрудничавший с ними во время войны?
– Ты слышал об Аджаксе? – спросил Реммер.
Ответил Нобл:
– Аджакс – организация французской полиции, сотрудничавшая с Сопротивлением во время оккупации. Однако после войны выяснилось, что только пять процентов ее на самом деле помогало патриотам. Остальные работали на «виши».
[34]
– Дядя Каду был толковым копом. Членом Аджакса в Ницце, – сказал Реммер. – После войны его отправили в отставку во время чистки от коллаборационистов.
– А его отец тоже был в Аджаксе?
– Он умер, когда Каду был год.
– Значит, его воспитывал дядя. – Маквей чихнул.
– Верно.
Маквей посмотрел на Реммера, потом встал и прошелся по комнате.
– Снова наци, Манни? В этом все дело? А Шолл – нацист? А Либаргер?
Маквей схватил с кровати список гостей и стал размахивать им.
– Так, значит, все эти высокообразованные, богатые, влиятельные господа – новая поросль немецкого нацизма? Так, Манни?
Застрекотал факс. Реммер торопливо выхватил из него лист бумаги и начал читать вслух:
– Нет никаких записей о рождении Элтона Либаргера в Эссене, в тысяча девятьсот тридцать третьем году и в ближайшие годы – тоже. Проверка продолжается. Имение Либаргера в Цюрихе… – Реммер нахмурился.
– В чем дело, Манни?
– Оно принадлежит Шоллу.
* * *
Осборн не очень представлял себе, что будет делать, когда попадет в «Гранд-отель Берлин». В случае с Альбертом Мерримэном у него было время как следует подготовиться. Он выработал план, определил порядок действий, как только Жан Пакар найдет Мерримэна. Но сейчас, когда он шел по освещенной дорожке, прорезавшей темные заросли и лужайки Тиргартена, перед ним стояли три вопроса: как застать Шолла одного, как заставить его говорить, что делать потом?
Понятно, что такой человек, как Шолл, окружен помощниками и телохранителями. Значит, застать его одного очень сложно, а вернее – просто невозможно.
Но даже если каким-то чудом это удастся, что может рассказать Шолл? А что, собственно, Осборн хотел бы услышать? Как предупреждал Хониг, Шолл – крепкий орешек, он или не откроет рта, или будет утверждать, что никогда не знал Мерримэна, что никогда не слышал об отце Осборна и других убитых. Тут пришелся бы кстати сукцинилхолин, но разве в Берлине достанешь наркотик?
Внезапно его мысли вернулись к Вере. Как она, где?.. Зачем он все это затеял?..
Усилием воли Осборн прогнал сомнения. Он должен сосредоточиться на Шолле! Остальное – потом.
* * *
Осборн шел, может быть, не больше чем в двух сотнях ярдов от них. Он по-прежнему был один и шагал по дорожке, которая через несколько минут выведет его к Бранденбургским воротам.
– Как ты хочешь это сделать? – спросил Виктор.
– Глядя ему в глаза, – ответил фон Хольден.
* * *
Осборн взглянул на часы: 10.35.
Ищет ли его Шнайдер? Или уже доложил о его исчезновении Реммеру? Если да, на ноги поднимут всю берлинскую полицию. Паспорта у него нет, и Маквей со спокойной душой оставит его сидеть в немецкой кутузке, чтобы он не путался под ногами.
Но тут ему стало стыдно за свои мысли о Маквее. И за свои подозрения тоже. Он устал ждать, терпение его истощилось, потому и вообразил себе, что Маквей хочет изолировать его, отстранить от операции с Шоллом.
Вместе с Маквеем он прошел плечом к плечу долгий путь и не раз пользовался его опытом и силой. Почему теперь он повернулся к нему спиной и решил действовать в одиночку? А все проклятая злость! Эмоции опять победили рассудок, как это часто случалось с ним за последние тридцать лет. Он зашел слишком далеко, и вот теперь ему не хватает выдержки и терпения, он рвется сделать все сам, доказать себе, что может быть сильным – ради отца, ради себя. Но это неверный шаг, у него нет ни сил, ни опыта, чтобы справиться с таким человеком, как Шолл. В Париже он понимал это прекрасно, что же с ним произошло сегодня?..
Осборн почувствовал себя растерянным и сконфуженным. То, что казалось совершенно очевидным и неоспоримым еще полчаса назад, теперь выглядело надуманным и глупым. Осборн усилием воли заставил себя отключиться от всяких мыслей. Некоторое время лучше вообще ни о чем не думать, ничего не решать.
Он огляделся, пытаясь сообразить, где он находится. Было по-прежнему прохладно, но уже не моросило. Парк, пустынный и темный, казался устрашающе огромным. Только освещенные дорожки да светящиеся окна домов в отдалении доказывали, что он не в глухом лесу, а в городском парке. Впереди он увидел площадку, к которой сходилось пять дорожек, словно спицы в колесе. По какой ему идти?
