– Что от него можно ждать?
– Посмотрим. Все зависит от того, что сказал ему Хониг. Видимо, немного, раз судья сразу согласился принять нас. Но не думай, что если Хониг отрекомендовал нас, а судья Гравениц согласился выслушать, то наше дело в шляпе.
Маквей взглянул на часы и присел к уголку стола. Он пристально посмотрел на Осборна.
– Я в порядке, – отозвался Осборн, подошел к Маквею и прислонился к стене. Маквей не забыл о его покушении на Мерримэна и забывать не собирается. Думать об этом сейчас не хотелось, да и не надо, но когда-нибудь это еще наверняка всплывет.
Открылась дверь, и вошел Дитрих Хониг. Он извинился от имени судьи Гравеница, которого задержало важное дело. Как только он освободится, он их примет. Придется подождать. Потом Хониг обратился к Ноблу:
– Вас просили позвонить в Лондон.
– Что-то произошло? – встревожился Нобл.
Он подошел к телефону и позвонил в Скотленд-Ярд. Через двадцать секунд его связали с шефом отдела убийств лондонской полиции. Вдруг его лицо вытянулось.
– О Господи, нет, – произнес он. – Как это могло случиться? Его же охраняли круглые сутки!..
– Лебрюн, – выдохнул Маквей.
– Ясно. Ну, а теперь где он?..
Пауза.
– Найдите его, и как только найдете – посадите под замок. Если будут новости, передавайте в Бад-Годесберг инспектору Реммеру.
Нобл повесил трубку и рассказал Маквею об убийстве Лебрюна и исчезновении Каду, скрывшегося во время поднявшейся суматохи.
– Думаю, спрашивать, жив ли санитар, не стоит, – сквозь зубы процедил Маквей.
– Не стоит.
Машинально взъерошив рукой волосы, Маквей повернулся и посмотрел в упор на Хонига.
– Вам случалось по ходу расследования терять друзей, герр Хониг?
– К сожалению, таковы правила игры, – спокойно ответил тот.
– Так сколько нам еще ждать судью Гравеница? – В голосе Маквея звучал не вопрос, а требование.
Глава 94
Толстый, низенький, краснолицый, с копной седых волос судья по уголовным делам Рихтер Отто Гравениц жестом указал на тиковые и кожаные кресла и подождал, пока все рассядутся. Потом пересек комнату и уселся сам – за массивный стол в стиле рококо. Подошвы его ботинок едва доставали до восточного ковра под столом. Кабинет Гравеница, по контрасту со спартанской обстановкой приемной, был образцом тонкого вкуса и богатства. Кроме того, это была хорошо рассчитанная демонстрация власти и положения в обществе.
Повернувшись к гостям, Хониг объяснил по-английски, что, учитывая особое положение Шолла и тяжесть выдвинутого против него обвинения, судья Гравениц выслушает показания Осборна один, не привлекая прокурора.
– Отлично, – сказал Маквей. – Пусть начинает.
Судья Гравениц протянул руку и включил магнитофон. В 3.25 слушание началось.
Маквей коротко ввел присутствующих в курс дела. Реммер переводил его слова на немецкий. Маквей объяснил, кто такой Осборн, как он встретился в парижском кафе с убийцей отца, как в одиночку последовал за Мерримэном в парк около Сены, боясь упустить его из виду хоть на минуту. Там он набрался решимости, подошел к Мерримэну и заговорил с ним, но через несколько минут раздался выстрел. Они уверены, что Мерримэна прикончил наемный убийца Шолла.
Закончив, Маквей оценивающе посмотрел на Осборна, уступил ему место и сел к остальным.
Снова переводил Реммер. Судья привел Осборна к присяге, и тот начал давать показания. Следуя совету Маквея, Осборн рассказал все как было, умолчав лишь о некоторых фактах.
Слушая Осборна, судья сидел, откинувшись на спинку кресла, и изучающе смотрел на него. Когда тот закончил, он перевел взгляд на Хонига, потом опять на Осборна.
– Вы уверены, что именно Альберт Мерримэн убил вашего отца? Ведь прошло тридцать лет.
– Да, сэр, – ответил Осборн.
– Должно быть, вы ненавидели убийцу.
Осборн поймал предостерегающий взгляд Маквея – мол, полегче, парень, тебя прощупывают.
– На моем месте вы тоже ненавидели бы его, – не отступил Осборн.
– Вы знаете, почему Эрвин Шолл хотел, чтобы ваш отец был убит?
– Нет, сэр, – спокойно ответил Осборн, и Маквей с облегчением вздохнул. Пока он вел себя молодцом. – Вы не должны забывать, что в те годы я был еще ребенком. Но я хорошо разглядел лицо убийцы и не мог его забыть. С тех пор я не видел его ни разу – до той ночи в Париже. Больше мне нечего добавить.
Гравениц помолчал, потом посмотрел на Маквея.
– Вы уверены, что Эрвин Шолл, который сейчас находится в Берлине, и есть тот человек, который нанял Альберта Мерримэна?
Маквей встал.
– Да, сэр.
– Почему вы считаете, что человек, который застрелил Мерримэна, тоже был нанят Шоллом?
– Потому что Шолл уже пытался однажды расправиться с Мерримэном, и тому пришлось долгое время скрываться. Но в конце концов его выследили.
– У вас есть абсолютная уверенность, что вы сумеете доказать причастность Шолла к этим убийствам?
Маквей от души надеялся, что этого вопроса удастся избежать, но многоопытный судья Гравениц каким-то шестым чувством нащупал слабое место в аргументах Маквея. Сейчас в его голосе звучало предостережение: только попробуй солгать – и веры тебе больше не будет.
– Абсолютная уверенность?.. Нет, сэр, пока нет.
– Понимаю… – И судья Гравениц задумался.
Шолл – фигура международного масштаба, могущественная и влиятельная. Гравениц колебался. Маквей отлично его понимал: выписать ордер на арест Шолла для него – все равно что дать санкцию на арест государственного канцлера. А показания Осборна не подкреплены никакими доказательствами. Нужно было как-то убедить судью, иначе им придется идти к Шоллу без ордера на арест, а этого Маквею совсем не хотелось. Видимо, Реммер почувствовал то же самое, потому что внезапно вскочил, резко отодвинув свое кресло.
– Ваша честь, – произнес он по-немецки, – как я понимаю, одним из доводов, склонивших вас выслушать нас, было то, что в ходе расследования было два покушения на офицеров полиции. Одно можно было еще счесть случайным, но два…
– Это звучит убедительно, – согласился Гравениц.
– Один из убитых – нью-йоркский детектив, застреленный в своем доме. Второй, опытный полицейский из Парижа, был ранен на вокзале в Лионе, и его перевезли в больницу в Лондоне под вымышленным именем и приставили к нему круглосуточную охрану. – Реммер умолк и после паузы продолжил: – Только что его застрелили прямо в больничной палате.
– Прискорбная история! – искренне воскликнул Гравениц.
Реммер снова помолчал, потом продолжил:
