Машины были почти все одинаковые. Только советские. «Волги» и «Москвичи». Старые «Победы». Члены правительства ездили на «ЗИМах» и «ЗИСах». Потом, когда мне было десять лет, появилась новая правительственная машина «Чайка» – огромная и тяжелая, вся в никелированных украшениях. Взрослые говорили: «танк во фраке».
А иномарок на улицах не было совсем. Ну, может, триста штук на всю Москву – посольские машины, на них ездили иностранные дипломаты. Даже слова такого не было – «иномарка». Говорили – «заграничная машина». Когда такая машина останавливалась у тротуара – мальчишки тут же сбегались смотреть. Некоторые даже собирали воображаемую коллекцию. И хвастались, кто больше заграничных машин видел. «Я вчера видел шведскую машину “Вольво”!» – «Подумаешь! А я тоже вчера – “Плимут” и “Мерседес”!»
У советских людей иномарок не было. Вообще. Ну, может быть, у двух-трех человек. Но это не считается.
Еще были «Газики» – похожие на джипы. Грузовики были с открытыми деревянными кузовами. Там часто ездили люди – особенно если они приезжали в Москву из деревни. Ну, или солдаты.
Сейчас в Москве машинам запрещено сигналить – только в крайнем случае. А тогда все машины громко бибикали. Например, когда одна машина собиралась обогнать другую, она сигналила. Но вообще бибикали по любому поводу – перед выездом на перекресток, или предупредить пешехода, который собирается переходить улицу. Или просто так, от радости. Помню, мы едем в такси, и вдруг таксист как бибикнет! И говорит: «Мимо моей школы проехали! Салют!» И бибикнул еще раз.
Так что на больших улицах было довольно шумно. Особенно на Садовом кольце.
Но на нашей улице Грановского сигналить было запрещено. Висел специальный знак – перечеркнутая дудка. Берегли покой жильцов «правительственного дома».
Светофоров было мало. А светофоров со стрелками не было вообще. Поэтому на больших перекрестках стояли милиционеры-регулировщики и полосатыми жезлами указывали, кому куда ехать.
Один раз мы с мамой шли по улице Герцена, как раз рядом с нашим домом. Посередине улицы стоит милиционер, регулирует движение.
Он на нас смотрит и свистит в свой милицейский свисток. На улице, кроме нас, никого. Неужели нам? Почему? Мы же ничего не нарушали, шли себе по тротуару. А он свистит и машет своим полосатым жезлом – мол, это я вам, вам! Остановитесь!
Подходит. Отдает честь. И говорит маме:
– Гражданка, где вы брали ребенку такие гольфики?
А я как раз был в белых гольфах.
Мама отвечает:
– Ох, далеко! В Бельгии.
Потому что мама работала в танцевальном ансамбле «Березка» – но не танцовщицей, а ведущей. Выходила в длинном блестящем платье, с косой вокруг головы, и объявляла танцы. На всех языках. В Англии – на английском, в Египте – на арабском. Вот она из-за границы привозила разные вещи, которые в СССР было не достать.
В Москве машин было мало, но зато было много троллейбусов, автобусов и трамваев. Ходили они часто и ехали очень быстро – пробок ведь не было. Билеты прямо в вагоне продавал кондуктор. Но я ни разу не видел мужчину-кондуктора. Это всегда была пожилая женщина с большой сумкой на груди. К сумке были приделаны рулоны с билетами. Они были разноцветные и стоили по-разному. Если едешь одну остановку – десять копеек. Две – пятнадцать. Ну и так далее – чем больше остановок, тем дороже. Самый дорогой билет, по-моему, стоил восемьдесят копеек. Это если человек едет по длинному маршруту из конца в конец.
А потом сделали все билеты в одну цену: пятьдесят копеек на автобус, сорок копеек на троллейбус и тридцать – на трамвай.
Мне было лет семь, и я помню, как злилась наша соседка Галя. Она работала близко от дома – всего две остановки. Пятнадцать копеек! А теперь сорок надо платить. Вообще тогда у людей было мало денег. Люди старались поменьше тратить. Считали копейки, одним словом.
А когда мне исполнилось десять лет, деньги поменяли. Отменили лишний ноль. Вместо бумажного рубля стала монетка 10 копеек. Новые монетки, новые бумажки – маленькие и жесткие. А старые были большие и мягкие. Сейчас это называется «деноминация», а тогда говорили «денежная реформа». Так что проезд стал стоить не сорок копеек, а четыре.
Но люди еще несколько лет никак не могли привыкнуть. Всё время говорили: «Три рубля, ой-ой-ой, это же тридцать по-старому!»
В рассказе «Тайное становится явным» мама уговаривает Дениску съесть манную кашу и обещает, что поведет его на прогулку в Кремль.
Дениска радуется: «Я не знаю ничего красивее Кремля. Я стоял возле Царь-пушки и знаю, где сидел Иван Грозный. И еще там очень много интересного».
Это правда – я очень любил ходить в Кремль.
Когда я был совсем маленький, Кремль был вообще закрыт для обыкновенных людей.
А когда мне стало шесть лет, Кремль начал потихоньку открываться.
Это было так.
В Москве повсюду стояли стеклянные киоски с надписью «Театральная касса». И вот в этих кассах вдруг стали раздавать – именно раздавать, совершенно бесплатно! – такие квадратные билетики. Там было написано: «Билет для посещения Московского Кремля». И написан день и час. Например: «10 марта 1957 года. 15 часов». Все были очень рады. Эти билеты были просто нарасхват. Люди шли в Кремль в указанное время. Там при входе билет надо было отдать милиционеру. Он смотрел, на какое число и время этот билет, и пропускал.
Потом вдруг объявили, что число и время на билете – это неважно. Приходи когда хочешь.
А потом и вовсе сказали, что никаких билетов не нужно. Вход свободный!
Это было здорово.
Мы жили рядом, и я просто не вылезал из Кремля.
Кремлевские соборы были открыты. Я облазил их все.
Огромный, всегда полутемный Успенский собор – там я увидел «царское место», где во время церковной службы стоял Иван Грозный. Напротив этого места была икона, которую я любил и боялся. Она называлась «Спас Ярое Око» – то есть Иисус Христос с грозным взглядом. Взгляд на самом деле пробирал просто до костей.
