Не было лабрадоров, далматинов, шарпеев, биглей и бассетов. Не говоря о более редких породах. Совсем не было «бойцовых собак» – бультерьеров и стаффордов. Никто даже не знал, что такие бывают.
Зато кругом были дворняжки.
Кошки тоже были другие. Больше всего было самых простых, породы «московская помойная». Пушистые кошки назывались «сибирские». И еще были сиамские кошки. И всё, никаких «персов» или «британцев». У меня сначала был кот Шустрик, гладкий и полосатый, то есть обыкновенный. А потом, когда он убежал, мы взяли у наших поселковых друзей сиамского котенка. У них были кот и кошка, Чудик и Брыська. На котят стояла целая очередь. Нашего котенка звали Сингапур. Он хрипло мяукал и был злой, кусачий и царапучий. Но потом вырос и подобрел. Был очень умный, даже умел пользоваться унитазом.
В поселке все дружили друг с другом. В гости приходили без звонка, тем более что телефона почти ни у кого не было. По вечерам выходили гулять большими компаниями. Я уже говорил, что до поселка было неудобно добираться без машины: электрички не было, а от автобуса пешком идти два километра. Поэтому те, кто был за рулем, подвозили безмашинных друзей-соседей. Сами предлагали! На вечерних прогулках все время слышалось: «У нас есть два места, мы едем завтра в три».
У моего папы было особенно много друзей. Все его любили, звали в гости, сами к нам приходили. Когда он на машине подъезжал к поселку, он сигналил: «Та-та! Та-та-та!» Раз-два, раз-два-три! Он так сигналил несколько раз, чтобы мы с мамой и бабушкой услышали. Я выбегал из дома и мчался открывать ворота.
А потом вечером к нам кто-нибудь заходил и говорил папе: «Витя, я знаю, что ты приехал! Слышал твой сигнал!»
Вот однажды я услышал папин сигнал, открыл ворота и вижу: подъезжает наша машина – вся искореженная. Крыша приплюснута, двери вывихнуты, стекол нет. Но едет! За рулем – папа. И одна рука у него перевязана, и сквозь бинт проступила кровь.
Это я про рассказ «Человек с голубым лицом», как на самом деле всё было.
Авария была, только меня там не было.
Отец ехал в Москву, а вместе с ним – наш сосед, писатель Борис Костюковский, поселковые электрики Генка Иванов и Генка Мазуров и рабочий на все руки Коля Луковкин. Отец часто подвозил соседей и знакомых. В поселке это было принято, я же говорил.
Там, где сейчас пересечение Калужского шоссе с МКАД, разорвало правый передний баллон. Машина перевернулась, проехала десять метров на крыше и свалилась под откос.
Машина была «Волга ГАЗ-21», самой первой модели, с оленем на капоте и звездой на радиаторе. Не машина, а настоящий танк. С места аварии ушла своим ходом. Никто не погиб и даже не пострадал серьезно, только папа слегка поранил руку.
Все решили, что они второй раз родились и теперь вроде как побратимы. И теперь будут каждое воскресенье собираться.
Писатель Костюковский быстро выпал из компании. Через неделю собрались у нас на даче пообедать, а он не пришел. А вот оба Генки и Коля Луковкин надолго остались папиными приятелями. Приходили довольно часто. Иногда поздно вечером стучали в окно. Папа к ним выходил. Они сидели за столиком во дворе.
Генка Мазуров был чернявый, пузатый. Серьезный рабочий человек. Генка Иванов – русый, румяный, с голубыми глазами. Коля Луковкин – худой, небритый, с широкой непонятной улыбкой.
Года три прошло. Машину давно уже починили. А они все приходи ли в гости. Правда, Генка Мазуров все реже. Солидный рабочий человек, я же сказал.
Однажды Генка Иванов пришел в воскресенье утром и просто-таки потребовал, чтобы папа вез его к теще в деревню, тут недалеко. Вот прямо сейчас. Папа отказался.
– Ты же мне названный брат! – возмутился Генка.
– Брат, брат, – сказал папа. – Но сейчас не выйдет. Мне некогда.
– Так, – сказал Генка, уставив одну руку в бок, а другой рукой почесывая подбородок. – Некогда, значит… А может, поговорим?
Мой папа был очень сильный и умел драться.
– Поговорим, – сказал он, вставая из-за стола. – Прямо здесь хочешь?
Генка сдал назад:
– Да нет, я в смысле, что если не можешь, то ладно.
– Ладно, ладно.
Потом Генка приходил мириться. Но уже в последний раз. А Коля Луковкин еще захаживал, и они часок сидели на крыльце.
Я так и не понял, зачем папе это было нужно. Для меня это загадка.
Теперь в нашем поселке все изменилось.
Когда родители впервые привезли меня на дачу, слева был парк детского санатория. Там было очень красиво. Только представьте себе: большой двухэтажный дом, похожий на старинную богатую усадьбу – хотя построено всё в начале 1950-х. Колонны, балконы. Дом высоко над рекой. Перед домом – широкая площадка, окруженная белой низкой гипсовой балюстрадой. К реке спускалась каменная лестница в несколько маршей, с цветником в середине. Река была расширена, так что перед санаторием получилась большая медленная заводь – тоже окаймленная белой балюстрадой – и остров, который с другой стороны огибало быстрое русло реки. На острове были круглые беседки с колоннами. Этот остров с берегами соединяли три мостика – один из них был крошечной копией московского Крымского моста.
По другую сторону реки был пионерлагерь «Высота» – огромное квадратное деревянное здание.
Если дойти до «Высоты», а потом повернуться и пойти назад по мосту, сразу было видно, что все построено по единому плану. Мост был на одной линии с лестницей санатория на противоположной стороне речной заводи. Уже идя по мосту, человек шаг за шагом видел всю картину: сначала колонны, потом лестницу с цветником, потом белую балюстраду, отраженную в тихой воде. И наконец, самая красота: по широкому полукруглому склону были высажены рядами сначала липы, потом березы, потом ели – три ленты разного зеленого цвета. Они тоже отражались.
Это было слева от нашего поселка. Впереди был большой клеверный луг, спускающийся к излучине реки, где был пляж и лодки. А справа – лес.
Ничего этого уже нет.
Деревянное здание пионерлагеря «Высота» сломали, на этом месте настроили много коттеджей. По мосту, который туда ведет, уже не пройдешь погулять: загородка и охрана. Остальные два мостика едва держатся. Река зарастает. Гипсовые балюстрады осыпались, беседки разрушились, и на территорию санатория не пускают. Кругом заборы с надписями «Прохода нет!».
