Предводительница храмовников внезапно остановилась возле охранника.
– Тюльканова ко мне! Срочно!
Охранник вытянулся в струнку, затем открыл дверь и громко повторил ее приказание.
Святая продолжила мерить шагами кабинет. Ей не очень нравилось то, что она собиралась сделать. Отменять свои же, объявленные ранее решения, было не лучшим действием в принципе. Куда хуже отменять то, на что надеялись, о чем мечтали люди. То, что она им пообещала и даже наметила сроки. Это подрывало доверие к ней, как к руководителю, выставляло ее как неуверенного, не отвечающего за свои слова, не знающего им цены человека. Но не сомневалась она и в том, что порой случаются вещи – неожиданные, страшные, смертельно опасные, – ради которых приходится идти на компромисс. Сейчас был именно тот случай. Недовольство подчиненных можно стерпеть, упреки проглотить, доверие восстановить. А вот продолжать оставаться твердой – точнее, упертой, в данном случае и значило бы дать слабину, как ни парадоксально это звучало. И в итоге – проиграть всё. Да, она больше не сомневалась, что приняла правильное решение. Оставалось убедить в этом остальных. Точнее, сейчас лишь начальника инспекционно-карательного отряда Андрея Тюльканова, весьма амбициозного и упрямого человека. Конечно, можно просто отдать приказ, и всё – он будет обязан его выполнить. И выполнит, куда он денется! Но исполнять приказ, понимая его необходимость и правильность, или делать всё из-под палки, считая руководителя твердолобым тупицей, – две абсолютные разные вещи с разным же результатом. Во втором случае – зачастую недопустимо отличным от нужного. Можно быть жестким, даже жестоким руководителем, но подчиненные должны быть уверены, что эта жестокость неизбежна и справедлива. Даже собака обидится, если ее пнуть ни за что. А может и огрызнуться, а то и цапнуть в ответ. Плох тот правитель, кто этого не понимает.
Довольно скоро в дверь постучали, и охранник впустил светловолосого, с чрезвычайно строгим, скорее даже озабоченным лицом подтянутого, стройного мужчину с шевроном инспекционно-карательного отряда на рукаве черной рубахи.
– Вызывали? – почтительно замер он в трех шагах от храмовницы.
Святая ответила на идиотский вопрос красноречиво хмурым взглядом. Вслух же холодно отчеканила:
– Подготовку к походу отменить.
Тюльканов едва заметно вздрогнул. На скулах выступили красные пятна.
– Имею я право узнать, почему? – процедил он сквозь зубы. – Бойцы горят жаждой мести и могут меня не понять…
– Что?! – шагнула к мужчине храмовница. – Могут не понять приказа начальника отряда? «Горят жаждой мести»? Может, тебе лучше быть поэтом, а не начальником?
– Нет, – изо всех сил пытаясь сохранить лицо, выдавил вмиг побледневший Тюльканов. – Бойцы выполнят мой приказ, но было бы лучше, если…
– Что лучше, а что хуже, здесь решаю я! – прошипела Святая. – Твое дело – выполнять мои приказы и доводить их до подчиненных! – ее голос зазвенел сталью. – Даже если ты сам эти приказы не понимаешь. И пререкаться со мной не советую. А советы я просто так не даю.
Предводительница храмовников резко отпрянула от застывшего бледным изваянием начальника инспекционно-карательного отряда и вновь принялась шагать от стены к стене. Произнесенное ею сейчас было проверкой – как раз тем неправильным вариантом общения с подчиненными, о чем она размышляла только что. И по глазам начальника отряда она увидела, что ее рассуждения были правильными: он выполнит ее приказ, но, не поняв и не приняв его, он так же неубедительно донесет его до своих подчиненных. А его бойцы не дураки, сразу почувствуют, что командир сам не верит в то, что приказывает. Но теперь это было недопустимо, теперь все они должны были стать одним целым, каждый делая то, что должен, с полной отдачей.
Святая вновь остановилась возле Тюльканова и произнесла уже совсем иным, примирительным тоном:
– Андрей, так надо, поверь. Поход отменяется только на время. Вот только пока не знаю, на сколь долгое. Но можешь передать своим бойцам, что карательная операция обязательно состоится. Я не собираюсь оставлять убийство наших людей безнаказанным. «Дикие» еще пожалеют, что появились на свет… А сейчас твои бойцы нужны здесь. Пока без подробностей, но, похоже, грядут большие события. Всё может начаться в любую минуту, так что переводи свой отряд в режим повышенной боеготовности. Скажи им, что я надеюсь на них, верю в их силу и храбрость. Всё, можешь идти.
Но Тюльканов не уходил. Святая увидела, что на его скулах вновь проступили пятна.
– Что? – спросила она. – Говори, разрешаю.
– Это… – сглотнул мужчина. – Это как-то связано с байками про «архангельского демона»?..
– Это уже не байки, – отвернулась предводительница храмовников, давая понять, что разговор закончен.
Когда начальник инспекционно-карательного отряда удалился, Святая вновь подошла к охраннику.
– Передай, пусть приведут Глеба! – велела она.
Охранник приоткрыл дверь, собираясь направить приказ дальше, но Святая махнула рукой:
– Не надо!
«Всё равно не усидеть, – подумала она, отправляясь к сыну с невесткой, – да и не так официально будет».
Она прекрасно знала, что на сына ее маленькие хитрости не подействуют. Он и раньше-то не испытывал к ней особой нежности, а после возвращения из Ильинского и вовсе отдалился; порой ей даже казалось, что Глеб ее ненавидит. Что ж, в том была и ее вина – причем немалая. Теперь ей очень не хотелось повторить эти ошибки с невесткой, Сашенькой, которую, к своему искреннему удивлению, храмовница приняла всей душой, почти полюбила. На Сашу-то в первую очередь она и хотела произвести по возможности наилучшее впечатление.
Идти было недалеко; охранник распахнул перед Святой двери, и она вышла в длинный и широкий коридор, украшенный лепниной и золотыми панелями. Мягко ступая по зеленой, с красными узорными бордюрами ковровой дорожке, храмовница направилась к одной из многих, ничем не выделяющейся среди других узорных панелей. Святая надавила на ее край, и панель, подобно двери, отворилась. Предводительница храмовников зашла в небольшую прихожую и постучалась в одну из трех имеющихся там дверей.
– Это я, – добавила она. – Откройте.
– Входи, не заперто, – послышался в ответ мужской голос.
– Очень плохо, что не заперто, – сказала, заходя в маленькую, но весьма уютную комнату Святая. – От охраны вы отказались, дверь не запираете – приключений на свои… головы ищете?
Храмовница обвела недовольным взглядом сидящую за столом с чашками в руках парочку, проигнорировавшую ее вопрос. Казалось бы, она должна была уже привыкнуть, но всякий раз, видя сына и его жену вместе, внутренне содрогалась от разительного контраста. Худенькая, коротко стриженная, светловолосая Сашенька с ее чистым взглядом больших серых глаз казалась наивным, доверчивым ребенком, тогда как Глеб… Нет, ее сын не казался чудовищем – именно чудовищем он и был. Во всяком случае, на человека он походил не более, чем муха на комара. Его грудь и плечи вдвое превышали по ширине обычные мужские. Бугрящиеся комками мышц, покрытые бурой шерстью руки доходили длиной до колен, заканчиваясь черными, похожими на когти ногтями на кончиках толстых и грубых пальцев. А на лицо Глеба было и вовсе страшно смотреть. Всё оно поросло грубой черной щетиной, а свободные от нее верхние части щек, широкий мясистый нос и лоб покрывала темно-серая, будто у слона, кожа. Большие надбровные дуги, глубокие, как у первобытного человека, глазницы, а вот лоб настолько высокий, что думать о «первобытности» заключенного в такой череп мозга никому бы не пришло в голову. Остальная поверхность головы пряталась под такой же, что и на лице, черной щетиной. Отдельно притягивали к себе взгляд необычные глаза Глеба. Их радужки были настолько темными, что казались продолжением зрачков, а из самих глаз, казалось, лился черный свет, если бы, конечно, такой мог существовать в природе.
