« — Расскажите о вашей дружбе с полковником Пятницким.
— Никогда мы не были дружны. Я слышал его фамилию на Юге России, встречал его в Париже в Галлиполийском собрании, может быть, раз или два как-то и разговаривал, но вот уже несколько лет не только не разговариваю, но и не здороваюсь.
— Почему? Разве Вы с ним политические противники?
— Я политикой не занимаюсь, в политических организациях никогда не состоял, а он, если хотите, политический деятель. Но его “политику “ — писания в листке “Сигнал “ — я осуждаю как недостойную звания русского офицера.
— А Вы не слышали, что он работал на англичан?
— Нет. Я слышал, что он работал на вас, на немцев, что, будучи редактором “Сигнала “, получал жалованье от генерала Туркула.
— Ну, хорошо, а Турку л от кого получал деньги, на кого работал?
— Не хочу повторять всякую болтовню.
— А я настаиваю. Скажите, что слышали.
— Слышал, что он работал и получал деньги от вас, от немцев.
— Лот большевиков он не мог получать деньги? Или от Скоблина?
— От большевиков? Не думаю, он доблестно дрался против них. А от Скоблина? Да, слышал.
— Но ведь это одно и то же!..
— Не совсем. Даже если и получал деньги от Скоблина, он тогда не мог знать, что тот большевистский агент, провокатор.
— Ах вы, русские эмигранты, сколько провокаторов среди вас, а вы все не знаете, не думаете. Насчет Скоблина тоже не думали?
— Нет, от Скоблина мы могли ожидать всего, и старые добровольцы давно уже сторонились его, не допускали в свою среду и даже не здоровались с ним» (выделено мной. — А. Г.).
Обратите внимания на важнейший нюанс. Колтышев солгал, но немцы не стали разбираться в нюансах. Во-первых, полковник был приглашен на 20-летие Корниловского ударного полка. Он прекрасно знал, как эти самые старые добровольцы «сторонились и не здоровались со Скоблиным».
А во-вторых, эти показания датированы июнем 1941 года, когда фамилия «Скоблин» была четким синонимом «предательства и службы большевикам». Отбоя от таких «свидетельств» тогда не было. Дескать, неспроста Скоблин в ресторане любил икорку с водочкой потреблять. Приучал свой организм к приятным излишествам, которые его ждали в Москве.
Для чего понадобилось Колтышеву говорить заведомую неправду? Склонен думать, что он искренне в это верил. Как верный деникинец, он всецело и во всем разделял взгляды Антона Ивановича. Раз генерал подозревал Скоблина в работе на большевиков — значит, это так и есть. С другой стороны, походник-дроздовец не очень-то походил на китайского болванчика, который только и умеет, что поддакивать.
Но это не столь важно на самом деле. Колтышев солгал. И это есть факт, как говорил один известный киногерой. И факт немаловажный!
* * *
Давайте еще вспомним, кто же такой Николай Владимирович Скоблин. Боевой генерал, последний командир Корниловского ударного полка и Корниловской ударной дивизии, кавалер ордена Николая Чудотворца, в 1930-х годах — один из лидеров контрразведки Русского общевоинского союза. Больше того, он расценивался многими военными эмигрантами как будущий председатель этой крупнейшей организации русского зарубежья. Если бы он возглавил РОВС, то ее методы моментально бы изменились. За основу была бы взята методика работы контрразведки, которую называли «Внутренняя линия»: сеть реально действующих агентов по всей территории СССР. Массовость РОВС, а в тот момент в организации было больше 30 000 чинов русской императорской армии, помноженная на новый характер борьбы, могла дать весьма неприятные для коммунистов результаты. Этого надо было избежать любой ценой.
Дискредитация генерала была выгодна слишком многим. И НТС, большинство отделений которого были созданы во Франции только благодаря «Внутренней линии» и от диктата которой «нацмальчики» мечтали избавиться. И завистникам в эмиграции, которых раздражала популярность главного корниловца. И Германии, ведь Николая Владимировича многие считали убежденным сторонником Великобритании. И, разумеется, СССР, ведь РОВС объединял самых непримиримых врагов большевизма. Словом, все только и искали случая разделаться со Скоблиным.
Он представился осенью 1937 года. Советской разведке удалась, возможно, одна из самых блестящих операций — похищение в Париже председателя Русского общевоинского союза генерала Евгения Карловича Миллера. Все было разыграно как по нотам, каждый актер назубок знал свою роль, зачастую не подозревая, что режиссеры этой пьесы сидят в Москве.
22 сентября Миллер предупредил начальника канцелярии РОВС Кусонского, что у него важная встреча. И если он с нее не вернется — вскрыть письмо, которое лежит на столе в его кабинете. Генерал Кусонский же проявил эталонную беспечность — забыл про просьбу своего начальника и вспомнил о ней только спустя 12 часов. В спешке вскрыв письмо, он прочитал, что у председателя РОВС была встреча со Скоблиным. За ним немедленно послали дежурного офицера. Николай Владимирович приехал в управление воинского союза совершенно спокойным. По воспоминаниям Кусонского, он побледнел в момент, когда ему сказали о том, что Миллер оставил записку. Это считается главным доказательством вины. То есть версия, что он сам был шокирован от преступления, даже не рассматривалась.
Затем Скоблин, воспользовавшись очередным проявлением беспечности со стороны Кусонского, сбежал и якобы прятался в квартире агента НКВД. Однако это не имеет ничего общего с реальностью. В действительности же Николай Владимирович зачем-то через весь город поехал домой к полковнику Воробьеву. Весьма странное поведение для человека, если он на самом деле является изменником. Но и этого ему показалось мало, и Скоблин решил навестить еще и полковника Кривошеева, чина «Внутренней линии». Жена последнего показала в суде, что Скоблин был взволнован, несколько раз повторив, что ему срочно нужна помощь верных корниловцев (эти показания таинственным образом из дела исчезли!). Выпив стакан воды, Николай Владимирович уехал. Больше его никто не видел.
Мне безумно нравится довод, приведенный одним из тех, кто не сомневается в виновности Скоблина. Я даже позволю себе привести его полностью: «Обвиняемый скрылся от расследования! Его побег от выяснения и даже до всякого выяснения и от расследования, и от вопросов соратников и полиции, и от любимой супруги является бегством от всякой презумпции. Его не похищало НКВД, он убежал собственными ногами. В любом случае (даже если он вдруг окажется “невиновен“ в похищении) он подлец и негодяй».
Согласитесь, прекрасно сказано! «Подлец и негодяй в любом случае!» То есть, виновен или не виновен — не имеет никакого значения — негодяй, и всё тут! И не надо даже разбираться в деталях. «Ты виноват лишь тем, что хочется мне кушать».
А между тем в деталях надо разбираться! Давайте для начала определимся в главном: стояла или не стояла на письме Миллера дата? Это ведь важнейший нюанс. Половина авторов, писавших по этой теме, отмечает, что дата была. А вторая — игнорирует этот момент в принципе. Дескать, и так понятно. А мне вот непонятно. И я могу задать еще один вопрос: если дата стояла, то чьей рукой она была проставлена? Ведь были и до этого встречи, устроенные Миллеру Скоблиным. И именно с немецкими военными. Так что письмо могло вполне быть написано месяца за три до этого.
