— Я запутался, — сказал Дженнаро.
— Если я буду стрелять из пушки снарядом определенного веса, с определенной скоростью и под определенным углом и если после этого я выстрелю вторым снарядом почти того же веса, почти с той же скоростью и почти под тем же углом — что произойдет?
— Оба снаряда приземлятся почти в одном и том же месте.
— Правильно, — сказал Малкольм. — Это — линейная динамика.
— Хорошо.
— Но если у меня есть одна система погоды, которую я привожу в действие при определенной температуре, определенной скорости ветра и определенной влажности и если я повторю все это при почти таких же температуре, ветре и влажности, то вторая система не поведет себя почти так же, как первая. Она отклонится и очень быстро превратится в нечто совершенно другое. Гроза вместо ясного солнца. Это и есть нелинейная динамика. Она чувствительна к начальным условиям: мельчайшие различия растут и превращаются в доминирующие.
— Кажется, я понимаю, — сказал Дженнаро.
— В двух словах это «эффект бабочки». Бабочка машет крыльями в Пекине, а погода меняется в Нью-Йорке, — Значит, хаос — это все случайное и непредсказуемое? — спросил Дженнаро. — Я правильно понял?
— Нет, — ответил Малкольм. — На самом деле мы находим скрытые закономерности внутри комплексного многообразия поведения системы. Вот почему столь широки возможности теории хаоса: с ее помощью можно изучать что угодно: уровни цен на бирже, поведение разбушевавшейся толпы, электрическую активность мозга при эпилепсии. Любой вид комплексной системы, где имеют место беспорядок и непредсказуемость. Мы можем найти порядок, лежащий в ее основе. Понятно?
— Да, — ответил Дженнаро. — Но что это за порядок?
— В основном он характеризуется движением системы внутри фазового пространства, — ответил Малкольм.
— Господи, — вырвалось у Дженнаро, — единственное, что я хочу знать, это почему вы считаете остров Хэммонда неперспективным.
— Понимаю, — сказал Малкольм. — Дойду и до этого. Теория хаоса утверждает два положения. Первое: в основе комплексных систем, подобных погоде, лежит порядок. Второе, противоположное первому, — поведение простых систем может носить сложный характер. Возьмем, например, шары при игре в пул
[6]
. Вы ударяете по шару, и он начинает отскакивать от краев стола. Теоретически это очень простая система, почти ньютоновская. Если вам известны сила, приложенная к шару, его масса и вы можете вычислить, под какими углами шар будет ударяться о стенки, то вы можете предсказать и все дальнейшее поведение шара. Теоретически вы могли бы предсказать все его поведение, пока он не остановится. Вы могли бы определить, где он остановится через три часа.
Ясно, — кивнул Дженнаро.
— Но на самом деле оказывается, что предсказать больше, чем на несколько секунд, вы не можете. Потому что почти сразу вступают в действие мельчайшие детали: неровности на поверхности шара, крошечные царапины на деревянной поверхности стола — и поведение шара меняется.
Нескольких секунд достаточно для того, чтобы перечеркнуть все ваши кропотливые расчеты. Таким образом, выходит, что поведение простой системы, каковой является шар для пула, непредсказуемо.
— Понятно.
— А проект Хэммонда, — продолжал Малкольм, — тоже простая система — животные в среде зоопарка, — которая в конечном счете поведет себя непредсказуемо.
— Вы так считаете из-за...
— Теории, — сказал Малкольм.
— Но, может быть, стоит сначала осмотреть остров, увидеть, что там сделано?
— Нет. В этом нет никакой необходимости. Детали несущественны. Теория говорит о том, что поведение острова очень скоро станет непредсказуемым.
— А вы уверены в вашей теории?
— Конечно, — сказал Малкольм. — Абсолютно уверен. — Он откинулся на спинку кресла. — С этим островом не все в порядке. Вас ждет катастрофа.
Isla Nublar
Завывая, винты вертолета начали вращаться, отбрасывая тени на взлетную полосу аэропорта Сан-Хосе. В наушниках Гранта послышался треск: пилот говорил с механиком.
В Сан-Хосе они взяли еще одного пассажира, человека по имени Деннис Недри, который прилетел туда, чтобы к ним присоединиться. Толстый и неопрятный, он жевал шоколад. Пальцы у него были липкими, а к рубашке пристали клочки обертки. Недри пробормотал что-то о том, что он работает с компьютерами, и ни с кем не поздоровался за руку.
Глядя вниз сквозь стекло. Грант видел бетонное поле аэродрома, которое становилось все меньше и меньше, он смотрел на мчащуюся за ними тень вертолета, который уносил их на запад, к горам.
— Нам лететь около сорока минут, — сказал сидевший неподалеку Хэммонд.
Пролетая над невысокими горами, они оказались в гуще перистых облаков, сквозь которые пробивалось яркое солнце. Гранта поразила пустынность этих суровых гор: никакой растительности, лишь голая, выветренная порода.
— В Коста-Рике, — сказал Хэммонд, — контроль рождаемости лучше, чем в других странах Центральной Америки, но и здесь леса отсутствуют, особенно в последние десять лет.
Миновав облачную зону, вертолет оказался по другую сторону гор, и Грант увидел пляжи западного побережья. Они пролетели над маленькой прибрежной деревенькой.
— Байя Анаско, — сказал пилот, — рыбацкая деревня. — Он показал на север. — Дальше вдоль берега вы видите заповедник Кабо Бланко. Там великолепные пляжи.
Вертолет повернул к океану. Вода стала зеленой, а затем потемнела, приобретя цвет аквамарина. Солнце отражалось на ее поверхности. Было около десяти утра.
— Еще пара минут, — сказал Хэммонд, — и мы увидим Isla Nublar.
Хэммонд объяснил, что Isla Nublar — не настоящий остров. Скорее, это морское образование, вулканический взброс скалы со дна океана.
— Свидетельства его вулканического происхождения можно увидеть повсюду на острове, — сказал Хэммонд. — Там множество мест выхода подземных испарений, и очень часто земля под ногами горячая. Из-за этого, а также из-за множества течений на острове очень туманно. Когда мы прилетим, вы увидите... А вот и он.
Вертолет рванулся вперед, снизившись над водой. Грант увидел резкие очертания острова, острыми шпилями скал круто поднимающегося над океаном.
— Господи, он похож на Алькатраз, — сказал Малкольм.
Над покрытыми зеленью склонами клубился туман, придавая острову таинственный вид.
— Только, конечно, намного больше, — ответил Малкольму Хэммонд. — Почти тринадцать километров в длину и пять в ширину в самом широком месте, а площадь его примерно пятьдесят шесть квадратных метров. Выходит, что это крупнейший биологический заповедник в Северной Америке.
