Во-вторых, руководство АНК и особенно Джо Модисе все настойчивее ставили вопрос об обучении владением сложной техникой, в том числе авиационной и морской. Однако, как правило, в СССР готовили специалистов по такой технике, которая уже была поставлена или запланирована к поставке в соответствующие страны. Но к 1986 г. Международному отделу и тем в Министерстве обороны, кто непосредственно занимался АНК, удалось убедить высшее военное руководство начать такую подготовку южноафриканцев. Становилось все яснее, что режим апартеида обречен и что АНК нужно иметь квалифицированных специалистов по всем родам войск.
Так что в 1986 г. первая группа бойцов «Умконто» прибыла в Перевальное для прохождения трехгодичного курса офицеров-мотострелков, а начиная с 1987 г. к длительной, до пяти лет учебе их товарищи, в том числе будущие летчики и моряки, приступили в нескольких военных училищах. Кроме того, в ноябре 1986 г. после беседы с М.С. Горбачевым (о ней будет сказано позднее) Тамбо вместе с Модисе и Хани встретился с представителями советских органов безопасности и поставил вопрос о подготовке соответствующих специалистов для АНК в СССР.
Все эти действия Москвы были контрастом политике «конструктивного участия», проводившееся в 1980-х гг. Вашингтоном по отношению к ЮАР. Этот курс предельно ясно был выражен самим президентом Рональдом Рейганом: «Можем ли мы бросить страну, которая стояла за нами в каждой войне, которую мы вели. Страну, имеющую важнейшее стратегическое значение для свободного мира из-за своих минералов, которые нам нужны?»
[1112]
.
Отповедь Рейгану дал президент АНК в интервью американскому журналу: «мы стояли вместе с Советским Союзом и силами союзников в борьбе против нацизма во время Второй мировой войны. Советский Союз и другие социалистические страны стоят рядом с нами сегодня в борьбе против самой системы апартеида и ее лидеров… придерживающихся нацистской идеологии и практики»
[1113]
.
Параллельно к расширению сотрудничества с АНК и особенно помощи ему в военной области и в организации подполья, Москва стала стремиться к установлению контактов с легальной демократической оппозицией в ЮАР. В 1981 г. было принято решение ЦК, предусматривавшее возможность установления связей с такими силами. Более того, советским представителям предлагалось «не чураться» и протокольных контактов с официальными представителями ЮАР.
Хотя это решение в принципе было правильным, оно было несколько преждевременным, поскольку в начале 1980-х гг. легальная оппозиция была еще слабой и любой контакт с Москвой мог сделать ее уязвимой, а расширение агрессивных действий и ЮАР против Анголы и других «прифронтовых» государств в начале 1980-х гг. не способствовало даже протокольным контактам с Преторией.
Исключения были весьма редкими и в основном вызывались необходимостью принятия мер по вызволению советских граждан, захваченных или САДФ, как в случае с прапорщиком Николаем Пестрецовым, попавшим в плен во время так называемой «Операции Протея» на юге Анголы в августе 1981 г., или клиентами Претории – УНИТА и РЕНАМО.
Кроме того, Москва несколько раз посылала Претории предупреждения, обычно через представительства двух стран при ООН в Нью-Йорке. Например, в ноябре 1983 г. было ясно заявлено, что если ЮАР будет продолжать агрессию против Анголы, советская помощь этой стране возрастет. «Пик» Бота был вынужден с сожалением отметить, что послание означало лишь предупреждение о том, что Москва «рассматривает вопрос о Намибии в более серьезном свете, чем когда-либо» и считает «неприемлемой» оккупацию ЮАР ее территории и поддержку Преторией УНИТА
[1114]
. Между прочим, Честер Крокер цитирует точно это послание в своих мемуарах, и это еще раз подтверждает, насколько тесными были связи между США и ЮАР в этот период. Однако он совершенно неверно истолковал значение послания, утверждая, что Москва пыталась «открыть канал» для обсуждения африканским вопросов со США «без того, чтобы просить» их об этом или «блефуя, удалить Преторию из Анголы»
[1115]
.
Насколько я могу судить, единственным существенным контактом была встреча между советскими и южноафриканскими представителями в августе 1984 г. в Вене. Она состоялась вскоре после подписания «Договора Нкомати», который, хотя и был критически оценен в Москве, стал аргументом для тех в советских правительственных структурах, кто был, если можно так сказать, испытывал слабость в отношении Претории.
Сергей Яковлевич Синицын, который возглавлял советскую группу на встрече, писал много лет спустя: «Летом 1984 г. через контакты с “ближними соседями” (КГБ), занимавшимися вопросом освобождения наших людей, юаровцы довели до сведения Москвы свое желание организовать конфиденциальную встречу на рабочем уровне по проблемам ситуации на Юге Африки… После всестороннего межведомственного обсуждения и согласования со Старой площадью
[1116]
(но без участия представителей последней во встрече) было принято решение согласиться с предложением юаровцев»
[1117]
.
В то время Синицын был заместителем заведующего Третьим африканским отделом МИД, который занимался Югом Африки, а южноафриканскую группу возглавлял не кто иной, как доктор Ниел Барнард, глава Национальной разведывательной службы (НИС), и сам этот факт показывает, насколько Претория была заинтересована в контактах с Москвой
[1118]
.
По словам Синицына, Барнард подчеркивал «независимый» характер внешней политики Претории и одновременно хотел, чтобы СССР воздействовал «на близкие ему страны и силы с целью прекращения враждебных в отношении ЮАР действий» и содействовал «процессу мира и диалога»
[1119]
.
Одновременно для Москвы была приготовлена и «морковка»: южноафриканцы говорили о перспективах двустороннего сотрудничества между ЮАР и СССР в различных областях, в том числе и по стратегическим минеральным ресурсам
[1120]
, но Москва не пошла на обмен своих друзей на сомнительную возможность «дистанцирования» Претории от Вашингтона. Так что позднее, при менее формальном контакте, представители НИС не смогли скрыть разочарования итогами встречи.
Глава 21
«Перестройка» или разрушение?
В феврале 1986 г. на XXVII съезде КПСС М. С. Горбачев подчеркнул необходимость политического урегулирования региональных конфликтов. Позднее этот шаг ряд ученых и политиков стали трактовать как нечто совершенно новое в советской политике. Однако СССР участвовал в поисках политического урегулирования многих военных конфликтов и в предыдущие десятилетия, в том числе в Корее, Вьетнаме, в Южной Азии, на Ближнем Востоке. Различие проявлялось преимущественно в том, что слова Горбачева были произнесены с высокой трибуны, и что за ними последовала активная и широко освещаемая в печати дипломатическая деятельность.
