Да, страшно нелегко убивать вот так человека, если ты не ожесточен войной, не привык к этому, как к ремеслу. Я легко бы мог поверить, что Аркадия Брома зарезали уголовники, душегубцы в желании обобрать мертвое тело. Но чтобы человек, надевающий платье и соблазняющий развратных студентов, человек из богатых, может быть, даже аристократ — чтобы он вот так перерезал горло другому человеку и бросил умирать в темном переулке Пятницкой… нет, в это верить я как-то не мог. Однако Брома не ограбили. Значит, кто-то из «сестер», кого Бром попытался шантажировать после Ковалевского, нанял убийцу. Не иначе.
Я обнаружил, что за воспоминанием о той военной ночи перестал замечать, куда именно сворачивал мой чичероне. Это была явно не Грачевка — потому что Трубную мы не пересекали. Значит, дворы с этой стороны Петровского бульвара. Что за глупость была — увлечься воспоминаниями в такой момент, когда нужно контролировать каждый свой шаг! Глупость или старость… Мне ведь шел уже пятый десяток лет.
Наконец, в одном из темных узких переулков, в котором отродясь не было фонарей, мой сопровождающий вдруг исчез. Я остался топтаться на месте, пытаясь определить, куда он мог деться. Но тут послышался мужской голос:
— Деньги принесли?
Я замер, а потом медленно повернулся к силуэту говорившего.
— Принес.
— Покажите.
Я медленно достал «куклу», вынимая из кармана и вторую руку, чтобы при передаче пачки схватить шантажиста.
— Темновато тут, — сказал шантажист, не двигаясь с места. Он чиркнул спичкой, и на мгновение в тусклом свете осветилось его лицо.
Я не ошибся. Передо мной стоял фотограф Леонид с Ордынки.
Но в следующее мгновение по глазам ударила яркая вспышка! Вскрикнув, я попытался прикрыть лицо руками, но не успел — меня ослепила вспышка мощного света, которая тут же погасла, но все равно перед глазами бежали яркие пятна.
Закрыв глаза, я сделал несколько шагов в сторону и наткнулся плечом на стену. Под ногой хлюпнула лужа.
Наконец эта свистопляска стала утихать. Проморгавшись и вновь привыкнув к темноте, я понял, что стою в переулке совершенно один.
Это был магний! Фотограф ослепил меня магниевой вспышкой, которой пользуются люди его профессии. Что же — ловкий прием!
Понимая, что мой трюк не удался совершенно и мне не остается ничего как поскорее выбраться на освещенную улицу, потому что в темных переулках ночью опасно даже для меня, я сделал несколько шагов в сторону просвета в домах, и тут под ногами что-то зашелестело. Наклонившись, я зажег спичку и увидел аккуратно нарезанные журнальные листочки. Что же, этого следовало ожидать. Пока я был ослеплен, Леонид проверил пачку и обнаружил подлог.
Правда, оставалась надежда, что он не окажется настолько жестоким и безрассудным, как его брат.
Домой я вернулся злой и уставший, в самых расстроенных чувствах. Завтра утром я наведаюсь к фотографу и поговорю с ним по-другому. Если, конечно, застану в мастерской.
11
Сыщик на отдыхе
И вот передо мной все та же обшарпанная зеленая дверь мастерской. Я потянул ее на себя, полагая, что она заперта. Но дверь открылась. Пройдя по темному коридору, я толкнул дверь павильона — он так же оказался пустым. Может, Леонид в своей полуподвальной мастерской? Что же, поищем и там. Я вышел на улицу и спустился на несколько ступеней вниз.
В мастерской царил полный разгром: дверцы шкафов были раскрыты и разбитые банки на полу валялись вперемешку с осколками фотопластин и отпечатанными снимками. Стол перевернули вместе с эмалированной ванночкой. В воздухе стоял неприятный густой запах реактивов. А посредине всего этого на стуле сидел какой-то небритый тип восточной внешности в драповом пальто с надетым на затылок котелком. Казалось, он дремал. Но как только я вошел, моментально открыл глаза.
— Заходи… — сказал он с сильным кавказским акцентом.
Я опустил руку в карман и нащупал кастет, а потом сделал шаг вперед.
— Где Леонид? — спросил я. Котелок сморщился.
— Сам сижу жду. Ты кто?
— Да вот, пришел с ним поговорить по делу, — ответил я.
— По этому? — Он презрительно кивнул на валявшиеся фотографии с разными довольно мерзкими сюжетами. — Нет, по-другому. Должок с него. Небритый покачал головой.
— Нэ-э-э… Я первый пришел. Сначала я говорю с ним, а потом ты. Если, — тут он нехорошо усмехнулся, — если он сможет. Откуда знаешь этого козла?
— Он с братом мне сильно нагадил. Пришел разобраться, — сказал я честно.
— Аркашка? Этот подлец? Ты им друг?
— Какое там!
Небритый достал из кармана окурок сигары и зажег спичку.
— Не боишься пожара? — спросил я, указывая на лужу химикатов, вылившуюся из разбитых банок.
— Нэ-э-э… Все равно спалим.
Этот человек явно принадлежал к одной из восточных банд, которые в последнее время начали разворачиваться в Москве. И поэтому я рискнул спросить его:
— Ты, случаем, не из людей Ахмета?
— Ахмета? Нэ-э-э…
— Тогда Умара? Который седой такой?
Небритый прищурился и посмотрел на меня с интересом.
— Откуда знаешь?
— Догадался.
— Плохо догадался. Нэ хорошо. Нэ надо.
— Да ладно! Недавно с Умаром сидели, вино пили.
На самом деле это было довольно давно — лет десять назад, когда тот только начал подгребать под себя игорные притоны на Шаболовке и пытался распространить свое влияние на лошадиный рынок Конной площади. Нас познакомил репортер Кадочников, знавший этого Умара по одной из кавказских командировок и каким-то образом ставший с ним кунаками. Мы тогда говорили о лошадях, потому что этот седой азиат, как и большинство из подобных себе, лошадей любил и знал в них толк. А я много времени провел в степях, успел поработать табунщиком, отчего и разговор завязался быстрый и доброжелательный, с большим количеством вина и закусок. Впрочем, под конец застолья мой новый знакомец, со свойственной его народу похвальбой, рассказал, что скоро станет хозяином всей Москвы, и предложил, если нужна будет помощь, обращаться к нему. Совет, которым я сразу же решил не пользоваться. Однако сейчас это знакомство пригодилось, потому что небритый, едва я упомянул, что выпивал с Умаром, расслабился.
— Умар хороший был человек, — сказал он и вздохнул.
— А что с ним случилось? Он возвел очи к полям своего котелка.
— В раю теперь Умар.
— А кто же вместо него? — спросил я.
— Абубакар, его сын.
— Да-а-а… — сказал я со сдержанной печалью. — Большой человек был Умар.
— Да-а-а…
«Ну что же, — подумал я, — одним из хозяев Москвы меньше».
