— Павел Игнатьевич, если не ошибаюсь?
Он реагировал медленно, как будто находился под действием наркотика.
— Послушайте, — сказал Ренард, заправляя волосы за уши (в последующем он делал это часто во время разговора, автоматически), — мне уже неприятно — вы прервали этот обед. Теперь вы еще хотите мне нагрубить, называя меня Павлом Игнатьевичем. Я давно отвык от этого имени. Если уж собрались говорить со мной, то называйте меня «господин Ренард». Или «маэстро».
— Господин Ренард.
— Ну?
— Надежда Петровна моя хорошая знакомая. Она попросила у меня помощи в одном неприятном деле. И я эту помощь ей оказал. Речь идет о попытке глупого и низкого шантажа. Которая, впрочем, провалилась. Однако совсем недавно ее посетили люди из конторы «Ангел-хранитель», которые вновь стали ее шантажировать. И у меня есть все причины полагать, что этих людей прислали вы.
Ренард отпил из своего бокала, аккуратно держа его двумя пальцами за тонкую ножку. Впрочем, мизинец он отставлял в сторону, что выдавало в нем человека обычного, низкого происхождения. Поставив бокал, он посмотрел мимо меня и спросил тихо:
— Это они вам сами рассказали?
— «Ангелы»? Ренард кивнул.
— Нет. Я узнал это из другого источника.
— Тогда почему вы решили, что вся эта история имеет какое-то отношение ко мне? Нет-нет, — вдруг прервал он сам себя, — вы совершенно правы, господин… господин…
— Гиляровский, — подсказал я.
— Господин Гиляровский. — Он улыбнулся. — Я запомню вашу фамилию. Вы совершенно правы. Это именно я прислал господ «ангелов» с тем письмом. Просто хочу понять ваш ход мыслей.
— Это совершенно незачем, — отрубил я. — Довольно будет сказать, что я это знаю.
Ренард кивнул.
— Вы это знаете. И?
Официант принес чаю и поставил передо мной чашку. Как только он отошел подальше, я продолжил:
— И требую, чтобы вы немедленно прекратили этот шантаж. Верните мне фотографии и письмо, которое было написано под мою диктовку только для того, чтобы с поличным поймать братьев Бром.
— А, фотографии… Фотографии — пустяк? — Ренард вдруг подмигнул мне. — Фотографии — это ерунда? Конечно, я тоже мог бы угрожать, что передам их в газеты, но мне как раз нет никакого резона портить репутацию Надежды Петровны. Мало того, я был бы счастлив, если бы ее репутация сохранилась совершенно девственной. Письмо… Я понимаю, что это тоже — плохой аргумент в суде. Но ведь в суд я обращаться не буду. Не-еет… Для суда это письмо — плохой аргумент. Но вполне достаточный для людей, которые и сами не в ладах с законом. Ты показываешь им письмо и говоришь, что если они выбьют этот долг, то половина пойдет им в уплату за беспокойство. И — вуаля! — уже одного наличия такого письма для них вполне достаточно. Даже если бы оно вообще было поддельным. А тем не менее написано оно рукой госпожи Ламановой, что вообще снимает все вопросы. На нашем уровне, конечно. Не спа?
[3]
К сожалению, мерзавец был прав. Но прав только для того мира, который мы в газетах привычно называли криминальным. Поскольку Надежда Петровна ни в коем случае не хотела огласки этой истории и не собиралась обращаться в полицию, приходилось играть по правилам этого самого криминального мира.
— Денег вы не получите, господин Ренард, — твердо сказал я. — Во-первых, потому что Надежда Петровна не смирится с шантажом. Вовторых, просто потому что у нее нет таких денег. А в-третьих, потому что я этого не допущу.
Псевдофранцуз склонил голову чуть вбок и белоснежной салфеткой промокнул губы, над которыми чернели заметные усики.
— Деньги мне совершенно не нужны, господин… простите, я все время забываю. А ведь обещал вас запомнить!
— Вы мне угрожаете? Я не против, чтобы вы запомнили, потому что никаких угроз не боюсь. Моя фамилия — Гиляровский. Запомните получше! — А! Точно! Борис Евгеньевич?
— Владимир Алексеевич! — сказал я, закипая. Хотелось вот прямо здесь, на глазах у всех схватить этого подлеца за грудки да швырнуть через весь зал в большое окно. Чтобы с треском стекла и криками официантов он вылетел со второго этажа и рухнул на тротуар.
— Да-да, — кивнул Ренард. — Так вот про деньги: деньги мне не нужны.
— Так что же вам тогда нужно, милейший? — спросил я, чуть подымаясь на стуле от гнева.
— Посмотрите туда. — Ренард кивнул вправо. — Это очень удобно. Я просто говорю ему, что больше не хочу видеть какого-то надоедливого человека, и выбрасываю все из головы. Ненавижу проблемы — они отвлекают от главного, от творчества. Понимаете? Раньше, пока у меня не появился этот чудесный мужчина, приходилось самому решать все проблемы. Теперь я от этого избавлен.
Все это время человек, о котором говорил Ренард, сидел у стены за совершенно пустым столиком. Официанты даже не делали попыток подойти и спросить, не желает ли он чего-нибудь заказать. У него была примечательная голова — очень маленькая, да еще и наголо обритая, так что любой врач при взгляде на эту голову, не задумываясь, поставил бы диагноз «микроцефалия». Голова походила скорее на змеиную, чем на человечью. Сам по себе этот худощавый высокий человек в сером костюме и черных начищенных сапогах был похож на застывшую змею, причем непонятно отчего застывшую — то ли змея отдыхала, то ли готовилась к броску.
Я сел. Не то чтобы я испугался охранника Ренарда, но если довести дело до драки, то решению вопроса это совершенно не помогло бы.
— Плевать мне на вашего человека, — сказал я с презрением. — И на угрозы ваши плевать. Если вы не хотите денег, то зачем тогда шантажируете Ламанову?
Ренард стал совершенно серьезен.
— Мне нужна она сама.
— Как это? — удивился я. — Она же замужем!
Ренард рассмеялся — тихо, почти беззвучно.
— Нет! — сказал он наконец. — Я вовсе не собираюсь на ней жениться! Вот еще! Фу! Ну что вы… Если Надежда Петровна не может выплатить по своему собственноручно написанному письму все деньги, то я готов начать с ней переговоры о сотрудничестве.
— О чем? — спросил я, пораженный.
— О сотрудничестве.
— И в чем же должно выражаться это самое сотрудничество?
— В том, — ответил Ренард, нехорошо прищурившись, — что она продает мне свою марку. — Как это? Какую марку?
— Ну, не почтовую же! Ее имя как марку! Ее подпись, которую она вышивает на каждом платье! Мало того, я понимаю, что двадцать тысяч — вовсе не те деньги, за которые продают такие марки, как Ламанова. Речь идет только о согласии. Мало того — я сам готов уплатить ей миллион. Миллион!
Я, кажется, перестал уже понимать ход его мыслей. Так кто же кому должен платить? Ренард внимательно наблюдал за мной, видя мое замешательство, с досадой сказал:
