— Я подумаю, — сказал Архипов, попрощался со мной и вышел.
Вернувшись в гостиную, я увидел там Машу.
— Гиляй, ты сегодня опять пойдешь ночью к Ламановой? — спросила она спокойно.
Я кивнул.
— А может, хватит одного твоего дружка — того, с бычьей шеей?
— Арцакова?
— Да.
Я подошел к Маше и обнял ее. Она не сопротивлялась, как обычно, и не стала ссылаться на то, что вот сейчас надо срочно бежать мыть посуду или натирать полы, а не обниматься — нет, сейчас она стояла покорно, не двигаясь.
— Понимаешь, — сказал я как можно беззаботно, — ведь обещал же! И что теперь делать?
— Не ходить, — ответила она, уткнувшись носом в мою грудь.
— Вы хоть платье выбрали?
— Да.
— Ну и хорошо. Ты не бойся, со мной ничего не случится. Со мной никогда ничего не случается. Помнишь Ходынку? Сколько народу задавило! А я только пальто испачкал. — Пальто?! Да ты весь пришел в грязи!
— Ну вот. Зато живой и здоровый. На войне даже не ранили. А тут… Завтра утром приеду, еще ругаться будешь, где это я так долго пропадал.
— Не буду, — буркнула Маша и отстранилась. — Насчет Ламановой я спокойна. Она толстая. Такие не в твоем вкусе.
Но глаза у нее были на мокром месте. И вовсе не от того, что Маша ревновала меня к Ламановой.
19
Ход конем
Честно говоря, я сбежал из дома пораньше, сказав Маше, что надо успеть заскочить в «Будильник» и «Ведомости» — получить гонорары за прошлые материалы. Не мог сидеть в кабинете, не мог работать, слышать за дверью, как Маша с отчаянием жены гладиатора набросилась на домашние дела. Достав из бюро один из «наганов», купленных пару лет назад — в те дни, когда мы с Федором Ивановичем Шаляпиным гонялись за «полковником» Воробьевым, я накинул пальто, папаху, плотно застегнулся и вышел на улицу, где стоял мой Иван-Водовоз.
Конечно, поехал я в трактир Тестова, чтобы скоротать время за местными деликатесами. И хотя попал прямо к обеду, когда оба зала прославленного трактира были полны обедающей публики, все же мне нашелся столик.
Через два часа я снова уселся в пролетку к Ивану и попросил его просто покатать меня по улицам — для пищеварения. По дороге я начал рассказывать ему про те дома и улицы, которые попадались по пути, и так увлекся, что с трудом остановился, когда уже начало темнеть и я окончательно озяб. Иван оказался замечательным слушателем: время от времени он вставлял меткие, совершенно простонародные замечания — мне стало даже казаться, что мы знакомы с ним уже очень давно, еще со времен, когда я под чужим именем бродил по России, тянул расшивы по Волге в ватаге бурлаков и знать не знал, что когда-то осяду в Первопрестольной, заведу знакомства с литераторами, поэтами и музыкантами, стану писать в газеты, обзаведусь семьей и своим домом.
— А вот, — сказал вдруг Иван, указывая на дом в начале Кузнецкого Моста, по которому мы в тот момент пробирались среди многочисленных экипажей, — телефона у вас нет, Владимир Алексеевич.
Я рассеянно взглянул в сторону, куда указывал мой извозчик. Это был дом номер шесть, которым раньше владел «чайный король» Попов. В нем уже двадцать лет располагалась первая в Москве телефонная станция.
— Нет, — сознался я.
— Дороговато?
— Пока да.
— Я слыхал, баловство это, — бросил через плечо Иван. — Платишь двести пятьдесят рублей в год, а ничего не слышно. И все время ремонтировать аппараты надо. Ломаются.
— Да, — кивнул я, — есть такое. Неудобно.
— Однако уже многие поставили. Я пожал плечами.
— Техника-то развивается. Может, и я установлю. Сейчас, я слышал, американцам дали от ворот поворот. Городские власти заключили новый договор — со шведами. Есть там такая фирма «Эриксон». И подписка всего семьдесят девять рублей в год. Да и аппараты надежнее. — Всего семьдесят девять! — присвистнул Иван. — Да если вы мне будете семьдесят девять в год доплачивать, я быстрее этого телефона летать буду! — Он помолчал немного, а потом добавил: — Вот если бы нам в артель телефон поставить — можно вообще на улице не стоять. Сидишь себе у печки, чай пьешь. Тут звонок — подайте экипаж туда-то к такому-то часу. Знаете, как улицы освободились бы, ежели бы наш брат по обочинам пассажиров не караулил?
— А точно! — удивился я смекалке Ивана. — Ты скажи своему начальнику артели. Это дело.
— Скажи ему! — хохотнул Иван, не оборачиваясь. — Да он за любую копеечку удавится, наш Прохор Авксентьич! Давеча купил овса по дешевке — у лошадей колики начались! Мы умучились по ночам их водить — чтобы не пали! А ему — хоть бы хны. Говорит, все кормовые для лошадей уже потратил. Хотите хорошего овса — скидывайтесь сами. — И что, скинулись?
— Скинулись. А что поделать? Не травить же лошадушек? Они — наши кормилицы. Скинулись — сами чуть без порток не остались. А тут еще полиция новое придумала — ставить в пролетки таксометры. — Это как? — спросил я.
— Такие аппараты — сами считают, сколько верст проехали. У них привод идет на колесо. Сколько раз колесо обернулось, считают то есть. И потом циферки как в арифмометре крутятся. А сами таксометры опечатаны, чтобы мы в них не лезли и колесики не подкручивали. — Строго!
— Да ну! — махнул рукой Иван. — Думают, русского человека так просто надуть! Нееет! Наши уже научились так подкручивать, что никто и не заметит. По таксометру одна цифра, а в действительности — другая. Разницу — в карман. Жить-то надо.
— А сам чего без таксометра ездишь? — поинтересовался я.
— Так я теперь на личном вашем заказе, — легко отозвался Водовоз. — Отбрехался. Визитку вашу показал — от меня и отстали.
— Правильно. Молодец.
За разговором мы свернули на Большую Дмитровку и скоро оказались у ателье. Здесь уже все стекла были на месте — судя по не убранным с тротуара обломкам досок и стружке, стекольщики только недавно закончили свою работу.
Я отпустил Ивана до утра и вдруг услышал за спиной знакомый голос, от которого по коже пробежали мурашки:
— Здорово, Ляксеич, давно не виделись.
Обернувшись, я увидел мужика в старом сером свитере, поверх которого он натянул треснувший по швам кургузый пиджачок. На курчавой голове набекрень сидела мятая фуражка с захватанным лаковым козырьком. Лицо наполовину заросло кудлатой бородой. Он стоял, засунув свои лапищи в карманы и облокотясь на электрический столб.
В последний раз я видел его в скудном свете свечи, в подземельях Хитровки, где он пытался зарезать меня.
— Привет и тебе, Болдоха. Что, выжил?
— Твоими молитвами.
Значит, люди Арцакова не ошиблись: Болдоха действительно оправился от того удара ножом, который он приготовил для меня.
