— Берите эту парочку — и в чулан. Нечего им тут слушать, о чем мы разговариваем. Посторожите там. Если начнут дергаться — стреляйте сначала по ногам. Ну а попадете не туда — не наша забота.
Наконец мы остались в предбаннике втроем — я, Арцаков и Болдоха, лежавший на полу.
Крякнув, Петр Петрович грузно опустился коленями прямо на спину громилы и, захватив его вторую руку, вывернул и ее.
— Гиляй, достань у меня из правого кармана бечевку.
Я сделал, как он приказал.
— Сможешь стянуть ему руки? Только вяжи покрепче.
— Обижаешь, Петр Петрович, — сказал я наклоняясь, — в войну турок вязал — научился. Тонкая бечевка была настоящей пыткой для бандита: она врезалась в кожу, причиняя боль при каждом движении. Чтобы он не порвал путы, я несколько раз обмотал бечевку вокруг его запястий, без какого-либо гуманизма — об этом я совершенно не заботился, помня, какой опасности преступники подвергали бедную Аню.
— Добро, — кивнул Арцаков. — Теперь давай-ка его к стене посадим. Мы оттащили Болдоху от стола и привалили его спиной к стене. Сидел он неудобно, но поделать ничего не мог, а только смотрел на нас изпод спутанных волос. Впрочем, смотрел спокойно, вероятно, прикидывая, как будут развиваться события.
— Ну что, — сказал Арцаков, отдуваясь и садясь обратно на табуретку. — Поговорим?
— Поговорим, — ответил Болдоха. — Че надо? Арцаков обернулся ко мне:
— Что нам надо, Владимир Алексеевич?
Я молча смотрел на Болдоху, думая. Потом пододвинул лавку и сел напротив него. В моей голове наконец сложился план дальнейших действий. План, за который Маша меня по голове не погладила бы. Но он давал надежду поймать Ренарда с поличным и одним махом закончить всю эту историю.
— Ты ведь в бегах? — спросил я громилу. Тот кивнул. — И если я тебя передам в полицию как похитителя девушки, то загремишь по полной, точно? — Точно.
— Хорошо, что ты это понимаешь, — сказал я. — А вот если я тебя отпущу. Болдоха удивился, хотя и старался не показывать этого.
— Вы ведь Ренарду еще не успели сообщить ничего.
— Нет.
— Тогда слушай.
Когда я изложил свой план, не только Болдоха, но и Арцаков посмотрели на меня как на сумасшедшего.
Вероятно, я и сам бы так посмотрел на человека, изложи он мне такой же нелепый и опасный план.
21
Дерзкий план
Добравшись утром до дома, я попытался лечь спать, но все ворочался в постели — был слишком взбудоражен, чтобы уснуть. Мало того, что в голове постоянно крутились картинки последних событий, весь я был словно лошадь перед скачками или как мальчик перед свиданием: сердце стучало часто, кровь не бежала, а буквально неслась по жилам. Наконец я задремал, а может, просто задумался о своем сумасшедшем плане, но буквально через четверть часа постучалась Маша и сказала, что в гостиной меня ждет сыщик Архипов. Я тут же вскочил с постели, натянул поверх пижамы свой халат и быстро вышел в гостиную.
— Захар Борисович, вы уже вернулись? Со щитом или на щите? — буквально завопил я.
— Со щитом, со щитом, — улыбнулся Архипов. Он все еще был в дорожном платье — мятом и несвежем — вероятно, даже не успел заехать домой переодеться.
— Новости? Чаю? Позавтракать?
— И то, и другое, и третье.
Маша уже пошла на кухню — готовить. Я сел за стол напротив Архипова.
— Начинаю привыкать, что вы у меня завтракаете, Захар Борисович. Пожалуй, надо сказать Маше, чтобы теперь каждое утро ставила еще один прибор. Захар Борисович явно смутился.
— Простите ради бога, Владимир Алексеевич! Это я не нарочно.
— Полно. У меня есть что вам рассказать. А у вас?
— И у меня есть что, — сказал Архипов, принимая от Маши чашку чая. — Хотя я и не знаю пока, насколько это важно.
— Тогда начинайте вы, — предложил я.
— Хорошо.
Он аккуратно отпил исходящий паром чай и начал:
— Я был в Дубках под Можайском. Помните — это родная деревня Ренарда?
— Да.
— Для начала посетил можайское уездное управление полиции и попросил поднять мне архивные дела по Дубкам за последние двадцать лет.
— Ого, — удивился я. — А как же вам это удалось? Вы ведь в отпуске, не на службе? Архипов вздохнул:
— Ну… я не сообщил им этой подробности.
— И много набралось? — поинтересовался я. Архипов удивленно посмотрел на меня.
— За двадцать лет? Всего три дела.
— Тихо живут…
— Да нет, — пожал плечами Захар Борисович. — Просто по мелочам местные в полицию не обращаются — разбираются сами. Так что три дела за двадцать лет — это нормально. Два дела — сущая ерунда — поджог и побои. Все по пьяному делу. А вот одно — убийство. Пятнадцать лет назад обнаружено тело местной крестьянки Пелагеи Смирновой, шестнадцати лет, со следами издевательств. Девушка была изнасилована и задушена.
— А Ренард в то время еще был в деревне? Архипов кивнул.
— Так-так. Убийцу не нашли?
— Почему? Нашли. Осудили и сослали на каторгу. Это — родной брат-близнец Ренарда, Лисицын Антон Игнатьевич.
— Брат-близнец? — спросил я задумчиво. Архипов погрозил мне пальцем.
— Э-э-э, Владимир Алексеевич! Ну-ка перестаньте! — Что?
— Вы уже пытаетесь встроить брата-близнеца в ваши теории?
— Как вы догадались? Вернее, я только начал думать в этом направлении.
— Не стоит, — покачал головой Архипов. — Хотя они и братья-близнецы, но при этом совершенно не схожи друг с другом.
— Как это? — удивился я.
— Они действительно родились одновременно, однако Антон, в отличие от Павла, появился на свет с деформированной головой. Он слабоумный.
— Змеюка! — воскликнул я. — Змеюка — брат Ренарда?
— Похоже на то, — согласился Захар Борисович. — Но это не все. Я поехал в сами Дубки и встретился с отцом Ренарда. К сожалению, безрезультатно. Он не захотел со мной говорить. — Так.
— Зато мне удалось поговорить с соседями. И похоже, что в этом деле все не так просто. Они намекают, что полиция схватила не того брата. — Не того?
— Не того. Соседи указали мне дом матери погибшей пятнадцать лет назад девушки. Она уверена, что ее убил сам Ренард. Но чтобы оставить его на свободе, полиции отдали второго брата — слабоумного.
— Что же, логично, — сказал я. — Их понять можно. Хотя… родного сына, пусть и слабоумного — в Сибирь невинным послать… Что за люди!
— Впрочем, — продолжил Архипов. — Сам Павел Игнатьевич, то есть наш Ренард, после этого долго в деревне не задержался. Сначала отец прятал его дома, сказав, что сын болеет. А потом, вероятно, отправил в Москву — с глаз подальше. Он вообще суровый старик — даже сейчас, пятнадцать лет спустя. — А мать Ренарда?
