— А не все ли равно? — задумчиво спросил Краузе. — Ведь вам все наверняка известно. Что же! Пусть. Но это не ваше дело, господин репортер! Каждый человек имеет право на свою частную жизнь. Не правда ли? — Имеет, — подтвердил я. Краузе промолчал, а потом продолжил:
— Вы видели Ренарда в его последние минуты? Вы говорили с ним?
— Да.
— Он рассказывал что-то обо мне?
— Да, рассказывал.
— Что?
— Это не важно, — ответил я. — Видите ли, я не собираюсь делать из всех прошедших событий газетный репортаж. И не собираюсь помещать их в книгу. Поясню: я связан словом, который дал одной женщине, случайно впутанной в события. И все, что рассказал мне Ренард, перед тем как его застрелили, останется во мне.
— А фотография? — спросил Краузе. — Перед смертью Ренард принес мне фотографии и сказал, что у вас есть одна копия. Что вы собираетесь сделать с ней?
— Оставлю ее у себя. На память. В личном архиве.
— Но вы можете меня шантажировать ею, — сказал Краузе холодно, только верхняя губа под ухоженными короткими усами слегка поднялась как бы в оскале.
— Я не занимаюсь шантажом, как Ренард. — Таков был мой твердый ответ.
Барон пожал плечами.
— Мне ничего не остается, как положиться на вашу порядочность. Прощайте. Он встал.
— Прощайте, — ответил я и налил в стакан пива из бутылки. Краузе заколебался на месте, как бы желая уйти, но вместо этого снова быстро сел на стул.
— Гиляровский, — сказал он вдруг просительно. — Вы были там, у Юры. Вы видели его лицо! Скажите мне — он страдал? В его чертах был ужас?
Я отпил из стакана и вытер с усов пену.
— Нет, — ответил я, ставя стакан на скатерть. — Лицо у него было хорошее. Он не почувствовал удара. Он был спокоен.
— Да? — кивнул Краузе. — Я так и думал. Наши отношения длились полгода. Юра — необыкновенный юноша. В нем не было настоящего поэтического таланта. Но был талант любви.
Я демонстративно посмотрел вбок. Краузе заметил, облокотился на спинку стула и закинул ногу за ногу.
— Послушайте, Владимир Алексеевич, — сказал он, забавно прищурясь. — Вы бы могли полюбить грязную вонючую медведицу из какой-нибудь ярославской чащобы? — Нет, — ответил я, немного ошарашенный.
— А медведь ее любит. Вы не могли бы полюбить горбушу, а тем не менее самец горбуши ее полюбить может. Краб любит крабиху, несмотря на то, что у нее клешни и глаза как бусинки. Мы — такие же. Мы — существа другого вида. Понимаете?
— С виду так вы не сильно-то отличаетесь от остальных людей, — возразил я.
— Это внешнее, — покачал головой Краузе. — Да, мы почти такие же. Мы собирались компанией — я, Иван Ковалевский и Ренард. И развлекались — как все мужчины. Только Ренард через Аркадия Брома приводил к нам не женщин, а юношей-проституток. Проституток, Владимир Алексеевич. Да пол-Москвы пользуется проститутками, разве не так?
— Не все, — заметил я.
— И вот однажды он по ошибке привел нам вместо проститутки молодого поэта. Юру. Пьяного и трогательного. Сам Ренард никогда не участвовал в наших развлечениях. Он был сумасшедший. Но был полезен как организатор. В тот день Юра, сообразив, куда попал, чуть не сошел с ума. Особенно когда Ковалевский попытался… Да черт с ним! Я увел Юру в другую комнату, дал ему хереса и просто стал с ним разговаривать.
Мы сидели всю ночь и разговаривали, как два друга. Просто разговаривали. Я не знаю, что стало причиной — мое доброе к нему отношение, а может быть, и то, что в душе Юра всегда боялся, что он не такой, как все… что он — такой, как я… Но на рассвете мы стали любовниками. Я считал, что все это — так, романтическая чепуха, что завтра же я забуду этого мальчика, что он — только эпизод в моей скучной жизни… Но оказалось, я ошибался. Через неделю я послал к нему Брома с запиской.
— Слово «сестры» и три маски? — спросил я.
— Да.
— Почему «сестры»?
— Да, — усмехнулся Краузе, — уместный вопрос, особенно здесь и сейчас. Но никакого отношения к этой премьере наши «сестры» не имели. Речь шла о Мойрах — трех сестрах, дочерях ночи. Ковалевский был Лахесис, я — Клото, а Ренард…
— Атропос, — вспомнил я. — Та, которая перерезала нить человеческой жизни ножницами. Ведь Ренард был портным.
— Да, Атропос — это Ренард. Он сам так захотел, — кивнул Краузе. — Это он убил Юру? — Да, — сказал я. — Это он убил Юру.
— Ах, Юра! — вздохнул барон. — С ним умерла моя молодость. Он был необыкновенным. Я предлагал ему подарки, деньги, чтобы он не жил в нищете… я предлагал снять для него хорошую квартиру…
— Но он отказывался?
— Да.
— Наверное, — сказал я через силу, — он тоже был влюблен в вас.
Краузе вздохнул.
— Простите, что я так долго говорю об этом с вами, Владимир Алексеевич. Но, понимаете, мне больше не с кем об этом поговорить. Это была моя тайна. Моя любимая тайна… И мне тяжело носить ее в груди, не имея возможности даже с кем-то поделиться…
— Ренард сказал, что из-за Юры он потерял шанс выбиться через вас в свет.
— Кто? — удивился Краузе. — Ренард? Выбиться в свет? Да его там никогда бы не приняли! Что вы! Он был совершенно бездарен! Как модельер он умел просто копировать чужие образцы, но никогда не мог создать сам что-то новое! Просто изображал из себя творца — и все! Именно поэтому я решил подшутить над ним и устроить вечер в платьях от Ламановой — чтобы Ренард позлился! Ковалевский с радостью оплатил пошив платьев — ему Ренард уже надоел, и Иван хотел таким образом проститься с ним.
— Вы наняли девушек, чтобы самим не ходить в ателье на примерку?
— Да, — кивнул Краузе. — И пригласили фотографа… имени я не помню. — Это был младший брат Брома — Леонид.
— А… все равно. Мы иногда приглашали его — от случая к случаю. Так… для памяти. Но тот вечер не удался. Ренард в платье от Ламановой смотрелся презабавно. И был злющий как черт. Я много выпил в тот вечер… Были причины… И почти заснул на диване. Я только помню, что Ренард и Юра вдруг начали кричать друг на друга, а потом Юра ушел… Оказалось — навсегда.
— Что же, — сказал я, допив пиво. — Меня удивляет только одно — почему после этого вечера Юра рассказал своей сестре… не всю правду, но хоть что-то.
— Он хотел рассказать, — ответил Краузе. — Но не мог. Он очень любил сестру и не мог скрывать от нее все, что с ним происходит, — ведь для нас это естественно! Естественно, Владимир Алексеевич, как для вас — любить женщину. Когда вы молоды и влюблены — разве вы не хотите рассказать о своей любви тем, кому доверяете? Но как ему было рассказать сестре про то, что он полюбил мужчину? Рассказал, как смог… Я встал.
— Что же, — сказал я, доставая блокнот и карандаш. — Дайте свой адрес, куда можно прислать ту фотографию. Думаю, вам она нужнее, чем моему архиву.
