А потом на Сонно приехали Нина Осси и Нон Хоффманн. И Валери, младшая из сестер-близняшек, которую никто и никогда не воспринимал всерьез, ощутила себя настоящей княгиней. Потому что теперь ей утром подавали лошадь для прогулки, она завтракала со знаменитой певицей, днем встречалась с арендаторами, шла в офис или ездила по виноградникам со старыми мастерами – о да, я уговорила стариков восстановить наши виноградники, – обедала с известным художником, а вечером вместо залихватской пьянки слушала новый материал Нины Осси.
Собственно, Валери и сказала, что, если у нас все так замечательно, надо подумать о курорте – утонченном для богатых и развеселом для бедных – и вообще о туризме.
Меня опять поставили перед фактом, и я опять не нашла достаточно аргументов, чтобы отказаться.
– Ладно, – вяло сказала я Августу, – давай делать музей. Но три корабля и две машины – это как-то скудно.
– Я знаю, где взять локомотив, – оживился Август. – Делла, двадцать первый век. Оригинал, не копия. Он в плохом состоянии, но его можно привести в порядок. Но, Делла, это же оригинал!
Как хорошо, подумала я, что Август увлекается машинками, а не куклами. А то бы он уговаривал меня приобрести аутентичные скелетики вместо паровозов.
* * *
С появлением Августа высокое собрание нехорошо оживилось. А сильно его тут ненавидят, подумала я. Ненавидят, боятся, завидуют ему. Августу же было наплевать, кто и что о нем думает. Стремительно вошел в зал, плотно уселся в кресло номер три, кому-то кивнул, на кого-то даже не глянул. От него исходила волна уверенности и неуловимого обаяния, накрывая и Круглый стол, и весь зал.
И еще я как-то разом обнаружила, что Август значительно красивее практически всех присутствующих мужчин. Открытие меня несколько удивило, я даже на всякий случай попыталась вспомнить всех его подружек за годы, что он был моим боссом. И не смогла. Лица стерлись из памяти, оставив по себе лишь размытые, невыразительные белесые пятна.
Как интересно, однако, чувствовать себя влюбленной.
Я давно забыла, что это такое, – согреваться лишь от того, что видишь человека. Я не была влюблена в первого моего партнера, с которым имела трехлетний полуплатонический роман в школе, закончившийся наутро после единственной нашей ночи. Не любила я и Дика Монро. Он мне нравился, мне льстило его внимание, но любовью мои чувства к нему не были. Макс… Пожалуй, Макс. Я совершенно точно влюбилась в него. По уши. Но как-то очень поверхностно. Да, мое чувство было сильным и ярким, но оно шло не из глубины сердца. Неудивительно, что оно быстро кончилось, и Макс из желанного мужчины переквалифировался в проверенные партнеры. Я чувствовала некое превосходство над ним, несмотря на то, что он намного старше и богаче. Я не видела, чтобы он был умнее меня, наверное, в этом все дело. Понимаю, у мужчин должны быть слабости, но не всякие слабости я готова им прощать.
Август почувствовал, что я смотрю на него, и ответил мне длинным косым взглядом из-под ресниц. Я отчего-то смутилась, отвернулась. А когда подняла голову – он все еще глядел на меня, и на лице появилась тень недоверчивого удивления. Радостного.
Может, он не совсем уж равнодушен ко мне?
Нет-нет, я знаю, он ко мне безумно привязан. Настолько, что мог бы жениться хоть сию минуту, просто чтобы я больше никуда не делась. Женился бы на своем душевном комфорте, а не на мне. Совсем не то, чего мне хочется. Но вдруг я ошибаюсь? За годы, проведенные рядом с Августом, я крепко вбила себе в голову, что этот огромный сильный мужчина на самом деле тревожен и мнителен, и временами я говорю не столько с ним, сколько с его фобиями и комплексами. Я привыкла думать, что мой великолепный босс на самом деле глубоко несчастное существо, которому некоторые эмоции просто недоступны. Но что, если это было удобно в первую очередь для меня, травмированной неудачным замужеством? Вдруг это я сама так защищалась от своих чувств? Август очень сдержанный, вдобавок его этика диктует поведение, которое мне кажется перегруженным условностями до нелепости. Но иногда я ловлю его взгляд, настолько красноречивый, что… что становится, честно говоря, страшно. Сладко и страшно.
Эндрю Кларк произнес речь. Я не в состоянии была сосредоточиться на ней. Составленная убогим, канцелярским языком – сам он ее писал, что ли? – невыразительная, скучная речь. Первое место в категории «Провальное выступление года». Несмотря на то что до конца года еще почти три месяца, я уверена, шедевр Кларка останется непревзойденным.
Суть речи сводилась к тому, что Август, такой-сякой-разэдакий, разорил Энстона, а потом еще и купил его титульную систему Калипсо. Ну и как дальше жить, спрашивается? Я бы на самом деле спросила, а кто купил остальные четырнадцать систем, и почему этих ловкачей никто не упрекает в желании поживиться и урвать кусочек. Но свое мнение я могу высказать один раз – при голосовании. Боюсь, ко мне еще не привыкли настолько, чтобы воспринимать всерьез как оратора.
Август слушал этот бред, исполненный обвинительной патетики, с легкой мечтательной улыбкой. Не знаю, о чем он думал в тот момент, может, о том, как будут выглядеть его машины в соннском музее, но впечатление создавалось почти пугающее. Сидит большой, сильный человек, глядит на мир ласково, внимает детскому лепету, и видно по нему, что с высоким собранием он считается лишь постольку-поскольку. Потому что ему самому этого захотелось, а не потому, что его вынудили.
Кларк закончил и застыл. Наверное, думал, что его поза с высоко поднятой, практически запрокинутой головой – величественна. На мой вкус, он выглядел как петух с облезлой шеей.
Эмма Гамильтон попросила слова.
– Честно говоря, Кларк, не понимаю, что за спектакль ты тут играешь. Что за нелепая публичная порка? – Она говорила просто, естественно, не выбирая слов и не отрабатывая интонации по-актерски. – Можно подумать, тут никто не знает, что такое был Энстон. То-то его три года назад исключили подавляющим большинством голосов. Я такого за всю историю не припомню – чтоб кого-то выгоняли тридцатью восемью голосами. Или, Кларк, это не ты мне десять лет назад жаловался, что Энстон теснит тебя? Что он фактически перерезал тебе транспортные пути к Лолане? А я помню. И Вайбаков я тоже помню. Да, они не нашего круга. Но это не значит, что с ними можно было поступать так, как поступил Энстон. Нет, Кларк, вот ты мне сам скажи: то, как он отобрал Золинду у Вайбаков, – это что, не рейдерство? Он за двадцать лет выкупил три системы. Ты интересовался, на каких условиях и при каких обстоятельствах? А его поведение – это отдельный разговор. Мы для него все были подлые мелкие людишки. Он презирал всех. Ты ведь не забыл еще, как он просил моей руки и что ты мне тогда посоветовал? – Эмма Гамильтон покачала головой. – Назначает мне Энстон встречу. Мало ли что он хочет предложить, подумала я. Приехала. Он мне без подготовки – мол, я готов на тебе жениться, но при одном условии: скажи Виктору, чтобы переписал Таркс на тебя. И, мол, в брачном договоре будет пункт, что при разводе Таркс останется у Энстона. Я сначала дар речи потеряла от такой наглости. Потом спрашиваю: ты рехнулся? А он мне заявляет – мол, нет времени учить тебя вежливости, поди сама подумай, так и быть, дам тебе три дня, чтобы осознала свою ошибку. Но это только потому, что первый раз. Если я позволю себе такой тон в разговоре с ним еще раз, то сильно пожалею… Кларк, и ты помнишь, как советовал мне смириться? Потому что управы на этого мерзавца просто нет. И что теперь? Управа на мерзавца нашлась. Чем ты недоволен?
