Перед отъездом у Абадии состоялся тайный разговор с Манассией и Хануккой.
Ханукка, понимая, что Абадия, вернувшись в Атиль, непременно займется решением судьбы кагана, предупредил:
— Брат, только не торопись решать судьбу кагана. Кагана нельзя убивать.
Абадия бросил на него внимательный взгляд:
— Что ты хочешь сказать?
— Боюсь, что смерть кагана станет и нашей смертью, — сказал Ханукка.
Абадия, который раньше также пришел к выводу, что смерть кагана только ухудшит его положение, уже успел продумать о том, что делать с каганом. В его голове имелся другой план. Однако о нем еще рано было говорить.
Не поняв предупреждения, Манассия задал вопрос:
— Это почему?
— Потому что у кагана нет наследника. При таких обстоятельствах в случае смерти кагана хазарам придется избирать нового кагана. И правителем Хазарии на это время станет мать кагана, а она ярая язычница и ненавистница иудеев, — пояснил Ханукка и обратился к Абадии: — Понятно, что при ее ненависти к иудеям новым каганом окажется кто угодно, только ни ты, брат, и ни твой сын. И никакой другой иудей.
— Ты мудр, брат. Я согласен с тобой, что нельзя и думать об убийстве кагана, как бы нам этого ни хотелось, — проговорил Абадия. — Мы, напротив, должны беречь его, как себя.
В столицу Хазарии Абадия приехал через три дня.
Первым делом он вызвал к себе Аврахама, которого перед отправлением в поход назначил начальником охраны кагана, и поинтересовался у него, здоров ли каган и не пытался ли кто встретиться с ним.
Аврахам ответил, что, как и приказывал бек, к кагану никто не допускался, кроме парикмахера и портных. Каган здоров и доволен жизнью.
Абадия усмехнулся:
— Так уж и доволен?
— А чем же ему быть недовольным? — сказал Аврахам. — У него есть все, что он хочет: женщины, изысканные кушанья, нарядные одежды.
— И он даже не хочет выйти из дворца? — с сомнением проговорил Абадия.
— Зачем? — спросил Аврахам, и Абадия подумал, что он прав — кагану незачем выходить в мир, которого он не знает и не должен знать, потому что каган — это живой бог, а богам незачем пачкаться общением с грязными существами.
— Пусть так и будет дальше, — проговорил успокоившийся Абадия.
Вся следующая неделя ушла у Абадии на похороны сына.
Хоронили Езекию пышно: облачили в драгоценные одежды; рядом с ним в могилу положили его любимого коня, кувшины с изысканными винами и кушаньями, музыкальные инструменты, рабынь-наложниц, чтобы в загробной жизни ему не было скучно.
Только закончив с похоронами, Абадия поручил начальнику своей личной стражи Давиду, в чьей преданности он не сомневался, потому что тот был таким же иудеем, как и он, срочно набрать из числа иудейской молодежи двенадцать тысяч надежных профессиональных воинов.
Затем он занялся каганом, решив, что пришло время претворить в жизнь свои хитроумные замыслы.
Глава 61
Через неделю после отъезда бека Абадии Аарон сообщил Манассии, что ход дошел до подземной реки. Манассия пошел смотреть на результат работы и увидел, что из шурфа высотой в человеческий рост текла настоящая река.
Манассия подумал, что при таком напоре воды все, кто находился в шурфе в момент, когда наткнулись на реку, должны были погибнуть.
Ему было ничуть не жалко копавших землю рабов, но из любопытства он спросил:
— А что с рабами?
— Утонули, — сказал Аарон.
— А-а, — равнодушно проговорил Манассия и поинтересовался: — А это точно та река, из которой они берут воду?
— В этом слое вода хорошая, в других — соленая, — уклончиво ответил Аарон.
— И как быстро у них пропадет вода?
— Судя по напору воды, сегодня или завтра.
— А как мы это узнаем?
— Как только напор воды уменьшится, у них колодец высохнет.
— Значит, они начнут испытывать жажду через несколько дней?
— Да. Даже если у них есть запас воды, она скоро закончится.
— Значит, осталось ждать немного.
Глава 62
В донских степях август — самый жаркий и сухой месяц. Трава высыхает, живое прячется в норы, лишь горячий ветер гуляет серебристыми волнами по ковылю. Да цикады звенят надорванными струнами.
Как и предполагал Аарон, почти во всех колодцах Белой Вежи вода была горькая и гнилая, пить такую воду невозможно, она годилась только для тушения пожаров. И только один колодец давал воду, пригодную для питья. Находился он на княжеском дворе под специальной башней и берегли его, как зеницу ока.
В связи с этим горожане брали воду для питья и других нужд из Дона.
Беда в крепость явилась с рассветом.
Пришедшие утром к колодцу женщины вытащили сухую бадью. Подумав, что бадья просто не достала до воды, они снова опустили бадью, но и в этот раз бадья вернулась без воды. На ее краях осталось лишь немного мокрого песка.
Это напугало женщин не на шутку, в панике они кинулись к сторожу.
Сторож дремал на лавке около входа. Женщины принялись его трясти.
— Тю на вас, бабы! С ума, что ли, посходили? — разлепил сонные глаза сторож.
— Жировит, беда! В колодце пропала вода! — закричали женщины ему в самое ухо.
Сторож, еще не понимая случившейся катастрофы, лениво встал.
— Погодите. Не трындите. Сейчас разберусь.
Он зашел в башню и сам лично опустил бадью в колодец, поболтал ею внизу и, не услышав плеска воды, быстро начал наматывать цепь на ворот. По необычно легкой бадье он быстро догадался, что она пустая, — вот теперь он понял, что случилась беда, и его лицо побелело от страха.
Поднятая бадья была сухой, словно поднялась из ада. Не веря своим глазам, Жировит опрокинул бадью — ни единой капли из нее не упало.
Жировит охнул:
— Да что же это творится! Уж не отвернулись ли от нас боги?
Это был сигнал женщинам — они подняли истошный вой:
— О горе нам! Теперь мы все умрем!
Жировит немного пришел в себя и цыкнул:
— Тихо, бабы! Сейчас схожу к поляницам и скажу им — они обязательно что-либо придумают.
Жировит дал им надежду, хотя, может быть, и сам не верил, что амазонки смогут дать воду. Надежда была призрачной, но женщины притихли — ведь даже небольшая надежда дает человеку силы для жизни.
Когда они затихли, Жировит еще раз предупредил женщин, чтобы они никуда не уходили и никому не говорили о происшествии, а сам кинулся со всех ног к гридницкой амазонок.
