— Приказ от сорок четвертого года о возвращении моряков из действующей армии на флот вас не коснулся? Или, вообще, когда-либо поднимался вопрос об откомандировании вас с фронта на продолжение учебы в ВВМУ?
— О таком приказе я тогда и не слышал, но я не думаю, что он распространялся на бывших курсантов подготовительных отделений. Отзывали назад на флот имеющих «корабельные специальности», а я был по флотскому определению — «салага». Но на фронте мне несколько раз предлагали поехать на учебу в пехотное училище, где «офицеров-скороспелок» пекли как блины, всего за шесть месяцев, но я отказывался, считая себя исключительно «только моряком» и мечтая после войны, если выживу, вернуться в училище имени Фрунзе и стать морским офицером. Летом 1946 г. в армейском отделе кадров я получил направление на продолжение учебы в ВВМУ. Приехал в Ленинград. У Васильевского острова у стенки стоял корабль, и я вижу на нем весь свой курс. Они как раз выпускались из училища в 1946 г. Моим сокурсникам повезло, по директиве наркома флота Кузнецова и с разрешения Верховного, начиная с осени 1942 г., курсантов-моряков ВВМУ имени Фрунзе и ВВМУ имени Дзержинского целыми курсами на фронт с учебы уже не снимали, и моим товарищам дали возможность окончить в войну полный курс училища. Только два раза, в 1943-м и в 1944 году, курсантов с моего курса отправили на летнюю боевую практику на воюющие флота. Я поднялся по трапу на корабль. Меня сразу узнали, кинулись обнимать. У них ходили слухи, что на Днепре я получил звание ТСС, так сразу начали трогать награды и спрашивать: «А где Звезда Героя?» Тут появляется капитан этого корабля, и когда он увидел человека в зеленой армейской форме на палубе судна, его натуральным образом покоробило, он вальяжно ткнул в меня пальцем и презрительно воспрошал: «Что это?» Понимаете не — «кто это?», а — «что это?». Извечный антагонизм между армией и флотом… Ему ребята кричат: «Это Мишка Байтман! Наш бывший курсант, он на фронте в разведке воевал!» Капитан со скривленными губами удалился… Прихожу в училище, в канцелярии подняли мое личное дело. Говорят: «Пожалуйста, мы вас примем на учебу, только вы должны снова сдать все вступительные экзамены».
Об автоматическом зачислении на 1-й курс речь даже не шла… Я прекрасно понимал, что за годы войны забыл многое из школьной программы и после всех контузий и ранений быстро подготовиться к вступительным экзаменам я просто физически сейчас не смогу. Развернулся и поехал обратно в часть. Последние месяцы перед демобилизацией я служил в отдельной роте при Киевском училище самоходной артиллерии.
— «Дежурный вопрос» к вам, как к представителю национального меньшинства. Какими были межнациональные отношения в вашей части?
— Я в свой адрес никаких оскорблений по поводу моей национальности на войне не слышал. Если бы мне кто-то сказал слово «жид», убил бы сразу, на месте. Нервы ни к черту были. Уже после войны, дослуживая в Киеве последние армейские дни, произошел со мной один эпизод. Идет солдат мимо меня, несет доску на плече и приговаривает: «Айн, цвай, драй!» И мне показалось, что это он меня дразнит, как еврея. И я жестоко избил его. Прибежал ротный: «В чем дело? За что ты его?» Отвечаю: «Он знает». А солдат-то, оказывается, и не думал меня оскорбить, просто «маршировал» под этот «айн, цвай»… Я на войне, если говорить честно, вообще людей на нации не делил. Приходит в соседний взвод еврей, но «косит в документах под русского», но у меня не было желания подойти к нему и начать выяснять «особенности» его происхождения или причины и нюансы его «мимикрии». В роте в основном служили русские ребята, но, например, был казах Карагулов, которого мы звали Сашей, был парень с Кавказа, разведчик Шура Азаров (Ашуров), и дальше дружеских безобидных подтруниваний разговор об их национальности не заходил. Карагулов все равно сразу «вскипал»: «Вы почему разжигаете рознь между народами?!» Сашку ранило, его отправили в госпиталь, а Шура погиб. Осколок попал ему прямо в шею.
Единственное, в чем я чувствовал всю войну «двойной стандарт» в этом «нац. вопросе», — это когда дело доходило до наград. Перед каждым поиском нам обещали ордена за взятого «языка». Иногда эти обещания претворялись в жизнь. И когда разведчикам вручали награды, несколько раз меня «забывали отметить». Вся группа получает ордена, а мне — ничего. Ребята смущаются, им неудобно, а я хожу, улыбаюсь… Хотя я был старшим группы в этом поиске и лично брал «языка», но мне — ничего… После очередного такого «момента» я понял, что «ордена не для евреев», кто-то из тех, что наверху, в штабных канцеляриях, решает вопрос о награждениях и утверждает списки, такую фамилию, как Байтман, не в силах вынести своей «штабной душонкой».
Меня несколько раз на фронте товарищи в роте, а также писаря перед выпиской из госпиталей уговаривали: «Слушай, запишись русским, Байковым например!» — я не захотел. Но сказать, что подобный «зажим евреев в наградах» был характерным для всех, без исключения, частей нашей армии, — я не могу. У меня был товарищ в Черкассах, Аркадий Винницкий, воевал в диверсантах, так у него, помимо прочих орденов, было два ордена Боевого Красного Знамени, значит, не везде смотрели на национальность, решая, кого награждать, а кого нет.
— С какими наградами лично вы закончили войну? И вообще, как отмечали отличившихся разведчиков?
— К концу войны я имел орден Красной Звезды, два ордена Отечественной войны, 1-й и 2-й степени, медали «За отвагу» и «За боевые заслуги». В 1945 г. в разведроте было три человека, имевших, помимо других наград, по два ордена Славы и один с орденом БКЗ. Так что, особенно в последний год войны, награждали разведчиков, не сильно скупясь.
— У меня вот какой вопрос. 12-я гв. СД отличилась при форсировании Днепра и за захват плацдарма на вражеском берегу, в дивизии почти 60 человек получили звания ГСС. По мемуарам комдива Малькова, первой высадилась на правый берег штурмовая группа, в составе которой была ваша разведрота. По воспоминаниям ГСС командира роты Манакина, первой переправилась через Днепр его группа совместно с полковыми разведчиками из 32-го гв. СП. Спрашиваю следующее: «Кто первым форсировал реку?» И почему после столь щедрого награждения Звездами Героев «за Днепр» отличившихся воинов 12-й гв. СД никто изразведроты дивизии не получил звания ГСС?
— Одновременно в первой волне высаживалось несколько штурмовых групп из нашей дивизии на разных участках. Так что и Мальков, и Манакин пишут «про Днепр» свою правду. Перед форсированием нам, разведчикам, комдив Мальков лично заявил: «Запомните мои слова. Если вы захватите и удержите плацдарм, вы все получите звание Героя Советского Союза!» Но я не думаю, что это обещание как-то особо нас воодушевило или повысило и без того наш крепкий боевой настрой. Тем более мы предвидели, что нам предстоит испытать при захвате плацдарма, и когда ты знаешь, что сегодня тебя, скорее всего, убьют, то тебя никакое звание — «Герой посмертно» — не волнует. Немецкий берег был высокий. Мы поплыли на лодках и плотах. На середине реки нас «зацепили» осветительные ракеты и по нам открыли убийственный, жуткий огонь. Били по нам так… как будто по куропаткам на охоте стреляли. Там, наверное, вся вода в реке стала красной от крови. Течением наши лодки сносило к островку, к отмели, на которой находились немцы с двумя пулеметами. Мы кинулись прямо на них. Был какой-то дикий порыв, нечеловеческий — убивать и победить. С отмели, по мосткам, рванули на берег и с ходу заняли две траншеи. Стали держаться. Радист вместе с рацией уцелел. Передал на наш берег: «Плацдарм захвачен!» Продублировали ракетами. По рации нам передают: «Держаться до последнего!» А утром нас начали атаковать. Беспрерывно по нам била немецкая артиллерия. Днепр в том месте широкий, к нам никто на подмогу переправиться не смог. А раненых своих девать некуда… До вечера продержались из последних сил, а нам опять по рации открытым текстом: «Стоять до последнего человека! Вы все удостоены звания Героя!» В темноте немцы ворвались с флангов в траншею, но мы каким-то чудом снова отбились, уже в рукопашной.
