Бор сразу же понял значение этого вопроса, поскольку мне удалось уловить его реакцию легкого испуга. Он ответил контрвопросом: «Вы действительно думаете, что деление урана можно использовать для создания оружия?» Я ответил: «В принципе возможно, но это потребовало бы таких невероятных технических усилий, которые, будем надеяться, не удастся осуществить в ходе настоящей войны». Бор был потрясен моим ответом, предполагая, очевидно, что я намереваюсь сообщить ему о том, что Германия сделала огромный прогресс в производстве атомного оружия. Хотя я и пытался после исправить это ошибочное впечатление, мне все же не удалось завоевать доверие Бора, особенно после того, как я начал говорить осторожно (что было явной ошибкой с моей стороны), опасаясь, что те или иные фразы впоследствии обернутся против меня. Я был очень недоволен результатами этого разговора»
[25]
.
Беседа с Гейзенбергом встревожила Бора настолько, что он стал уделять значительно меньше внимания замечаниям своего ученика о сомнительном моральном аспекте такого оружия. Когда Гейзенберг покинул своего учителя, то у него сложилось впечатление – и последующие события подтвердили его правильность, – что разговор скорее ухудшил, нежели улучшил положение дел. Недоверие Бора к физикам, остававшимся в гитлеровской Германии, не уменьшилось после визита его ученика. Наоборот, он был теперь убежден, что люди, о которых шла речь, интенсивно и успешно концентрируют свои усилия на изготовлении урановой бомбы.
Чтобы исправить это ошибочное впечатление, в Копенгаген для встречи с Бором вскоре отправился другой немецкий физик-атомник. Между тем подозрения Бора усилились до такой степени, что когда молодой Йенсен открыто заявил ему о том, на что Гейзенберг с чрезмерной осторожностью только намекал, то Бор попросту решил, что к нему подослали провокатора.
Прочел книгу Пауэрса, разумеется, и Нильс Бор. Несогласный с изложенной там версией Гейзенберга, он написал ему письмо с возражениями против подобной интерпретации событий. Однако оно так и осталось лежать неотправленным между страниц книги Юнга «Ярче тысячи солнц» и было найдено уже после смерти великого датского физика. По завещанию Бора все его архивные документы должны были бы быть обнародованы не ранее чем через 40 лет – в 2012 году, однако по просьбе нынешнего руководства Копенгагенского института теоретической физики часть архива была предана гласности через 30-летие – в 2002 году. Тогда и стали известны так и не дошедшие до Гейзенберга слова его давнего друга:
«Вы тогда говорили так, что у меня могло сложиться твердое убеждение, согласно которому под Вашим руководством в Германии будет сделано все возможное для создания атомного оружия, и, мол, незачем обсуждать детали, с которыми Вы и так полностью знакомы, проведя последние два года в работе, направленной исключительно на его подготовку»
[26]
.
Подвергал Бор сомнению и утверждение Гейзенберга о том, что он всячески пытался саботировать конкретное воплощение германского уранового проекта:
«Совершенно непостижимым для меня остается Ваше мнение, будто Вы давали мне понять, что немецкие физики сделают все возможное, чтобы предотвратить такое использование атомной науки»
[27]
.
Надо думать, что-то в этой версии взволновало Бора своей неточностью, поскольку в письме он пишет, обращаясь к Гейзенбергу:
«Вы… выразили абсолютную уверенность, что Германия победит, и потому было бы глупо с нашей стороны лелеять надежду на иной исход этой войны… Вы сказали, что нет никакой надобности говорить о деталях создания атомной бомбы, потому что они Вам полностью известны, и Вы уже затратили два последних года, посвятив их, более или менее целиком, соответствующим приготовлениям».
Видимо, письмо это казалось Бору принципиально важным, потому что он не отправил его сразу, а еще не раз возвращался к нему, диктуя своей жене, сыну и помощникам различные варианты, но так и не закончил эту работу до самой своей смерти в 1962 году. В результате письмо, как уже сказано, осталось неотправленным, сохранилось в архиве Бора и после публикации вызвало гневную отповедь сына Гейзенберга. Нельзя сказать, что эти фразы из неотправленного письма Бора совершенно однозначно свидетельствуют против его ученика, как утверждают многие участники спора, по мнению которых это письмо доказывает, что Гейзенберг работал над нацистским атомным проектом изо всех сил, а не саботировал его. Тем не менее взятые вместе обе эти фразы скорее создают впечатление, что Гейзенберг отнюдь не был таким противником нацистского режима и его проекта атомной бомбы, каким он себя впоследствии изображал. Однако эти фразы можно, конечно, читать и иначе, как о том говорит пример нобелевского лауреата физика Ганса Бете, одного из немногих еще живущих участников «Манхэттенского проекта», который считает, что «письмо Бора ничего не прояснило в отношении копенгагенской встречи».
Мнение Бора в чем-то поддерживал и еще один известнейший физик прошлого века, один из соавторов «Манхэттенского проекта» и отец американской водородной бомбы Ганс Бете (1906–2005). Как и Бор с Гейзенбергом, Бете стал лауреатом Нобелевской премии по физике «За вклад в теорию ядерных реакций, особенно за открытия, касающиеся источников энергии звезд» (1967). Этот участник создания американского атомного оружия долгое время доказывал, что Гейзенберг намеревался построить лишь гражданский атомный реактор, но отнюдь не ядерное оружие массового уничтожения, а затем несколько поменял свое мнение после опубликования писем Бора и незадолго до смерти во всеуслышание заявил, что, видимо, в 1941 году Гейзенберг все же хотел сделать бомбу…
У Нильса Бора не было причин говорить неправду, в то время как у Гейзенберга после войны возникли немалые трудности, а именно: ему пришлось объяснять общественности и коллегам, почему немецкой группе ученых так и не удалось выполнить то, для чего она была создана… Если же Гейзенберг искренне стремился создать немецкую бомбу, тогда его цель при поездке в Копенгаген была скорее личной, а не политической… Нацисты угрожали Бору, у которого мать была еврейкой. А Гейзенберг это знал и полагал, что его визит будет способствовать безопасности Бора… Впрочем, зная нравы такого ведомства, как гестапо, и нацистского руководства, подобный аргумент приходится считать малоубедительным.
Скорее всего, Гейзенберг был тогда уверен в победе немецкого оружия, но после войны и вплоть до смерти в 1976 году не хотел в этом признаваться. Может быть, и самому себе…
Однако многие немецкие историки науки во главе с почетным профессором Физического института имени Вернера Гейзенберга в Мюнхене Клаусом Готштейном настойчиво утверждают, что Гейзенберг никогда и не заявлял о своем намерении развалить изнутри германский «Урановый проект», как неверно и то, что Бор резко разорвал давнюю дружбу со своими немецкими коллегами.
