– Восемьдесят семь.
– Нет, не правильно.
– Восемьдесят пять.
– Джон, какой нынче день?
– День?
Что за глупый вопрос! Видать, Нортону пришла охота подурачиться. Какой нынче день?
– Нынче у нас – сегодня, – ответил я.
– Число?
– Число?
– Да, число.
– Май, – сообщил я ему. – Вот какое теперь число.
– Джон, где ты находишься?
– В больнице, – ответил я, взглянув на свой белый халат. Я лишь чуть-чуть разомкнул веки, потому что они сделались очень тяжелыми. Голова шла кругом, и свет резал глаза. Хоть бы этот Нортон заткнулся и не мешал мне спать. Как я жаждал сна. Как нуждался в нем. Как я устал.
– В какой больнице?
– В больнице.
– В какой?
– Э… – я забыл, что хотел сказать. Боль пульсировала в правом глазу, захлестывала лоб, всю правую сторону головы. Жуткая, лютая боль. Бум-бум-бум.
– Подними левую руку, Джон.
– Что?
– Подними левую руку, Джон.
Я слышал его голос, понимал слова, но они казались мне сущим бредом, не стоящим внимания. Какой дурак станет слушать эту белиберду?
– Что?
А потом я почувствовал какую-то дрожь над правым ухом. Странную и смешную дрожь. Я открыл глаза и увидел девушку. Она была очень мила, вот только вытворяла со мной нечто непонятное. С моей головы падали какие-то бурые пушистые штуковины. Падали медленно и плавно. Нортон смотрел на них и что-то громко говорил, но я не разбирал слов. Я почти спал. Однако все это было так странно… Потом я почувствовал мыльную пену. Потом – бритву. Я посмотрел на нее, и меня вдруг начало мутить. Блевотина хлынула фонтаном прямо на белый халат, и я услышал, как Нортон говорит:
– Заканчивайте. Быстрее. Пора!
А потом они притащили какое-то сверло. Я видел его лишь мельком, потому что у меня слипались глаза, и снова затошнило. Помню только, как успел произнести:
– Чур, никаких дырок в голове…
Я выговорил эти слова медленно, важно и очень отчетливо.
Или мне так показалось?
ПЯТНИЦА, СУББОТА И ВОСКРЕСЕНЬЕ. 14,15,16 ОКТЯБРЯ
1
Я чувствовал себя так, словно кто-то хотел оттяпать мне голову, но не сумел довести дело до конца. Очнувшись, я тотчас вызвал медсестру и потребовал еще морфия. Она улыбнулась мне как слишком привередливому пациенту и сказала, что больше нельзя. Тогда я предложил ей катиться к чертям собачьим. Это ей не очень понравилось. Впрочем, и я не был в восторге от нее.
Подняв руку, я нащупал повязку на голове и отпустил по этому поводу несколько замечаний, которые тоже не понравились медсестре, и она убралась восвояси. А вскоре пришел Нортон Хэммонд.
– Парикмахер ты никудышный, – заметил я, продолжая ощупывать голову.
– А по-моему, неплохая стрижка.
– Сколько дыр просверлили?
– Три. Все на темени, с правой стороны. Крови было прилично. Ты что-нибудь помнишь?
– Нет, – ответил я.
– Ты клевал носом, блевал; один зрачок расширился. Мы не стали дожидаться рентгена.
– Ладно. Когда я отсюда выберусь?
– Дня через три. Самое большее – четыре.
– Ты что, издеваешься?
– Гематома чревата, – напомнил он мне. – Ты должен отлежаться.
– У меня есть выбор?
– Господи, не зря же говорят: нет пациента хуже, чем врач.
– Дай еще морфию, – попросил я.
– Нельзя.
– А дарвона можно?
– Нет.
– Аспирин?
– Ладно, – уступил Хэммонд. – Этой дряни не жалко.
– А ты не подсунешь мне прессованную сахарную пудру?
– Думай, что говоришь, не то позову консультанта из психиатрии.
– Не посмеешь.
Хэммонд только усмехнулся и был таков. Я немного подремал, а потом пришла Джудит. Какое-то время она делала вид, будто сердится на меня, но надолго ее не хватило. Я объяснил жене, что в случившемся нет моей вины, и она назвала меня чертовым дурнем, а потом поцеловала.
Чуть позже нагрянули легавые, и мне пришлось притвориться спящим. Вечером сиделка принесла газеты, и я стал искать заметку об Арте. Увы, таковой не нашлось. Только несколько бульварных статеек об Анджеле Хардинг и Романе Джонсе, и больше ничего. Потом снова пришла Джудит и сообщила, что у Бетти и детей все хорошо, а Арта освободят завтра.
Я сказал, что это очень добрая весть, и Джудит улыбнулась.
2
В больнице у человека исчезает чувство времени. Дни сливаются в один. Вам измеряют температуру, вас кормят, вас осматривает врач, потом снова появляется градусник… Вот, собственно, и все. Меня навестили Сандерсон, Фриц, еще несколько человек. В том числе и полицейские. На сей раз мне не удалось прикинуться спящим, и я рассказал им все, что знал. Полицейские внимательно слушали и даже делали какие-то записи. К вечеру второго дня мне стало получше. В голове прояснилось, слабость начала проходить. О чем и сообщил Хэммонду. Но он лишь хмыкнул и посоветовал мне полежать еще сутки.
После обеда меня навестил Арт Ли. По своему обыкновению, он криво ухмылялся, но выглядел очень усталым. И постаревшим.
– Привет, – сказал я. – Ну что, приятно снова почувствовать себя свободным человеком?
– Приятно, – согласился он, стоя в изножье кровати и покачивая головой. – Тебе очень больно?
– Теперь уже нет.
– Жаль, что так вышло.
– Все в порядке. Это даже было занятно. Первая эпидуральная гематома в моей жизни.
Я умолк. Мне хотелось задать ему один вопрос. Я успел многое обдумать, выругать себя за уйму дурацких ошибок, допущенных по ходу дела. Я знал, что самая большая моя оплошность – вызов репортера из «Глоб». Не стоило мне тащить его в дом Ли. Это была огромная глупость. Но не единственная. Вот почему меня так и подмывало задать Арту один вопрос.
Но я не стал этого делать. А лишь сказал:
– Надо полагать, полиция разложила все по полочкам.
Арт кивнул.
– Роман Джонс заставил Анджелу сделать аборт Карен. Когда ты заинтересовался им, он отправился домой к Анджеле, вероятно, чтобы убить ее. Решив, что за ним следят, Джонс затаился и устроил тебе западню, после чего пошел к девушке и принялся гоняться за ней с бритвой. Бритвой же он и полоснул тебя по лбу.
– Очень мило.
