Но, к счастью, уже прозвучали волшебные слова «давать дань» и, будто сильное заклятье, внесли луч света в его сумрачные и злые мысли.
– О жене тоже речь пойдет! – кивнул Краян. – Ведь все домочадцы Свирьки-князя были в Свинческе, и теперь они у тебя в руках?
– Да! – рявкнул Ингвар.
– Они живы?
– Нет! Его жена сама лишила себя жизни над трупом мужа. Я не причастен к ее смерти, вся моя дружина тому в свидетелях! Княгиня сама пожелала пойти вслед за ним.
– А что же его дочери?
– Дочери? – озадаченно повторил Ингвар, который совсем забыл, что их должно быть две. – Одну я видел. Говорил с ней. Она обряжает тела родителей в бане. Другую… не знаю, не видел.
– Речь сейчас пойдет о старшей его дочери, Ведомиле. Слышали мы, что ты вроде хотел свататься к ней…
Ингвар молчал, не подтверждая и не опровергая это предположение. Дочь убитого врага была его законной добычей, и взять ее в жены – именно то, что сделал бы на его месте любой победитель. Тем он закрепил бы за собой права на то, за что сражался.
– Мы на это согласия не даем, – продолжал Краян. – И она не девка, у нее уже есть муж. Она должна быть к мужу отпущена, иначе… не будет меж нами согласия.
– Ты хочешь знать, что с твоей женой, – вновь подала голос голядка, обращаясь к Ингвару. – Я скажу тебе.
Он резко повернулся к ней.
– Ее увез муж той женщины – Сверкеровой дочери…
– Кощей? – в изумлении повторил Ингвар.
Он знавал в жизни немало самых разных врагов и соперников, но никогда еще среди них не было выходцев с Той Стороны!
Смолянские старейшины переглядывались, на лицах было недоумение. Ему-то кто мог рассказать про Кощея?
– Ее муж – мой сын и вожак вилькаев, – пояснил Краян. – Он взял Сверкерову дочь в жены на Купалиях, она была введена в наш род по обычаю. Она теперь наша. И мой сын вернет тебе твою жену, едва ты отпустишь к нему его жену.
– Твой сын? – повторил Ингвар, пытаясь сообразить, что это значит.
– Вы не княжеского рода? – Ивор сообразил быстрее.
– Мы – из старших родов земли смолянской! – с важностью ответил Краян. – Но с Велеборовичами ранее в родстве не бывали.
– Отдай им эту молодку! – Ивор толкнул князя локтем. – Если ее муж не княжьего рода, то тебе он не соперник, а дальше… это будет вот его забота!
И он показал на Лютояра.
– И тогда мы, Ингорь, тебе в мире и дружбе поклянемся богами своими, как у нас принято, и на мечах наших, как у вас, русов, делается.
С этими словами Краян вынул из ножен свой меч; Ингвар и кмети тут же заметили, что извлекать клинок старейшина не привычен и делает это чуть ли не впервые в жизни. За ним это повторили и другие смоляне из того десятка, что стоял по бокам.
И тут среди киевлян пролетели изумленные возгласы. Когда клинки покинули ножны, стали видны знаменитые пятна и франкские буквы. Между двух крестов на каждом из десятка клинков чернела надпись: «Ulfberht».
Пожалуй, больше Ингвар удивился бы лишь, если бы Краян вдруг снял валяную серую шапку и на его голове засиял золотой с самоцветами венец кейсара Базилеи Ромайон
[15]
. Но и так он едва верил глазам; голова кружилась от чудес и с недосыпу.
Еглута сделала шаг и приблизилась к Ингвару. Кмети напряглись и пристально следили за ее руками, но поскольку это была всего лишь старая женщина, вмешиваться не стали.
– И твоя жена просила тебе передать! – вполголоса произнесла Еглута, почти вплотную приблизив лицо к лицу Ингвара, который напряженно наклонился к ней. – У тебя будет еще один сын, если ты вернешь ее. Сын, которого носит твоя жена Эльга!
Близился вечер. Костры еще горели перед городцом, ополчение расхаживало туда-сюда, но десяток старейшин и Лютояр сидели в гриднице, обсуждая с Ингваром и его воеводами условия будущего докончания. Молодой смолянский князь обязался платить дань, поставлять лодьи и паруса для заморских походов Ингвара и сам являться с дружиной по его зову. Взамен он приобретал право ездить или отправлять с киевлянами свои товары за Ромейское море на тех же условиях, что дал руси последний договор с ромеями. Новый союз было решено скрепить двумя свадьбами: Станибор получал в жены Прибыславу Остроглядовну, родственницу княгини Эльги, а Ингваров сын Святослав – Прияславу, младшую дочь Сверкера и родственницу Станибора. Домашнее имущество Сверкера досталось Станибору, его сокровища – Ингвару. Краян пытался вытребовать из того и другого третью часть в приданое своей невестки Ведомилы, но на это Ингвар согласился только с тем условием, что эта третья часть будет поделена поровну между обеими дочерьми Сверкера и свою долю получит его собственная будущая невестка – Прияна.
Ведомы при этих переговорах не было. Она сидела в холодной бане над телами своих родителей, покинувших ее в один день. Еглута помогла ей уложить их, обмыть и одеть в лучшие одежды. Раны прикрыли белыми повязками, и их было почти незаметно на бледной коже мертвецов.
Здесь же сидели Норима с Прияной. Девочка была так напугана, что плохо понимала произошедшее. С ужасом она смотрела на тела родителей и жалась к Ведоме, которая, единственная из семьи, еще говорила с ней, а не лежала вытянувшись, холодная и неподвижная, чужая… Бабка, отец, мать… Белый свет на глазах сыпался в бездну, и казалось, этому уже не будет конца. Так и станет рушиться одно за другим, пока не пропадет все! Прияна изо всех сил цеплялась за руку Ведомы, последнюю, что еще связывала ее с прежней благополучной жизнью, точно боялась, что эта рука внезапно выскользнет и она останется совсем одна на свете.
Обручение с неведомым отроком, живущим в Киеве, сыном этого страшного рыжебородого Ингвара, никак не могло утешить девятилетнюю девочку.
– А я не могла даже обмыть их, причесать им волосы, одеть в погребальные одежды! – приговаривала рядом Еглута. – Всех их: моего мужа, его братьев, его отца… Их вырвали у меня вот так же, в один миг, но мне пришлось бежать, спасая жизнь своего сына.
Еглута заново рассказывала о давнем несчастье, о котором Ведома еще в детстве не раз слышала от матери. Глядя в застывшее лицо Гостиславы, она вспоминала те давние разговоры, и десяти лет будто не было – горе давних лет снова стало близким.
За стенами бани раздавался плач: в эту ночь погибло немало жителей Свинческа. Горе было так велико, что сама Ведома не могла плакать. Не хватит слез на всех. Она даже не повидалась со своим родичем, Станибором. Еглута могла торжествовать: все ее труды оказались не напрасны, спасенный ею последний из Велеборовичей занял свое законное место. Но это случилось ценой гибели всего мира, в котором выросла Ведома.
Своей будущей участи она не представляла. Вчера она была дочерью могущественного и богатого смолянского князя, а теперь стала круглой сиротой и пленницей. Даже Равдан уже был в ее мыслях далек, будто Ярила зимой. Где он? Что с ним? Она вышла к порогу, услышав, что Ингвар ведет в городец старейшин, но не увидела его среди смолян и вернулась к телам родителей. Ее мучило гулкое ощущение пустоты в душе, из-за которого страшно было делать каждый шаг. Пустота была внутри, но казалось, что вокруг пропасть, в которую можно упасть из-за любого неосторожного движения. От холода, неподвижности и потрясения она едва помнила себя, все тело было как чужое. Болела голова, потягивало внизу живота. Очень хотелось есть, но трудно было даже думать о еде.
