– Михаил Илларионович не воевал на стороне Наполеона, – напомнил Степан.
Густав замер над очередной плошкой.
– Конечно нет. Но во время совета в Филях Бонапарт угощал всех оливье и повар Кутузова записал рецепт.
– Ага, – кивнул Дмитриев, взял со стола льняную салфетку и стал пристраивать ее на своем колене.
А я решила объяснить Густаву, что он не совсем прав.
– Во время упомянутого вами совета в Филях Наполеон ждал, когда москвичи принесут ему ключи от своего города, его не было в избе вместе с…
Официант бесцеремонно перебил меня:
– Оливье составляется на ваших глазах. Берем овощи, мясо, яйца…
Руки Густава замелькали с калейдоскопической быстротой, я не успела кашлянуть, как на большой плоской тарелке передо мной оказались: одна зеленая горошина, одинокий кружок отварной моркови, тоненький, словно папиросная бумага, кусочек докторской колбасы, восьмая часть крутого яйца, колечко репчатого лука, кубик отварной картошки. Все это было разложено по краям тарелки. Густав взял кондитерский мешок.
– Здесь домашний майонез, сейчас…
Густав выдавил из мешка белую полоску и написал ею в центре посуды буквы Е.Н.Г.
– Обратите внимание на лично шефом придуманную подачу блюда, – произнес официант, проделывая то же самое для Степана, – нигде более этого не увидите.
– Согласен, такого я еще не встречал, – хмыкнул Дмитриев. – Аббревиатура Е.Н.Г., учитывая рождественские каникулы, означает Елка Новый Год?
– Нет, нет, – возразил Густав, – это Егор Николаевич Гнусов, наш хозяин. Посмотрите на декор зала, на стенах, на потолке медальоны с его монограммой, и дверь украшена резьбой в виде инициалов владельца.
Мы со Степаном завертели головами по сторонам.
– Приятного аппетита, – пожелал Густав и пошагал в сторону коридора, но я остановила его.
– Простите, можно кусок хлеба.
Старик замер, обернулся и переспросил:
– Хлеба?
– Да, – почему-то смутилась я, – белого.
– К оливье? – ужаснулся Густав. – К французскому блюду? Нарезной батон?
Я ощутила себя лаптем в плисовых штанах, окончательно сконфузилась, но придумала выход из положения.
– К куриному супу.
– В нем есть лапша, – отбрил Густав, – она и хлеб это как сахар и мед, вместе съесть их невозможно.
– Дама желает батон, – подал голос Степан. – В чем проблемы?
– Сейчас исполним в лучшем виде, – пообещал официант.
– Не люблю майонез, никогда его не ем, – призналась я, увидев, что Густав покинул зал.
– Я тоже не фанат жирного соуса, – согласился мой спутник, – Е.Н.Г., Егор Николаевич Гнусов! Ну теперь понятно.
– Что? – полюбопытствовала я, разглядывая содержимое своей тарелки.
– Человек, активно советующий мне зайти в сие заведение, женат на Анне Егоровне Гнусовой, – пояснил Дмитриев, – похоже, ее папенька владеет этим злачным местом.
Я осторожно подцепила кусочек морковки вилкой и отправила его в рот.
– Это просто отварная морковь. И картофель самый обычный, горошина из банки. Колбасу я не ем и яйца не особенно люблю.
– Отдайте мне, – попросил Степан, – в обмен на овощи. Порции тут неприлично крошечные, надеюсь, что суп нальют литровым половником.
– Где Галина Сергеевна нашла деньги на шлифовку фигуры Алисы? – вернулась я к прерванному разговору. – Для простой московской пенсионерки даже тысяча евро заоблачная сумма.
– А ее зять где-то добыл тридцать штук европейской валюты, – подхватил Степан, – крайне странно. Теперь о китайских медалях, одну из которых Алиса показала Королевой. В эпоху государства Мин, это примерно тысяча триста семидесятый год, правитель Чжу Юаньчжан вручал своим отличившимся подданным круглые медальоны из перламутра, на которых мастер вырезал сцену из жизни награждаемого. Сколько подобных знаков отличия изготовили по приказу Чжу, точно не известно. Коллекционеры и музеи мечтают получить хоть один, но ни в одном частном крупном собрании их не было, по информации моего человека. Более того, полагали, что большинство медалей давно утеряны, сохранилось лишь несколько штук в крупнейших музеях мира, и… в хранилище скромного советского городка Нарганск, там хранилось шесть этих раритетов. Как перламутровые знаки отличия попали в провинциальный городок России, равноудаленный как от Китая, так и от Москвы? Как вообще стало известно, что они там есть?
Нарганск жил за счет мужского монастыря, где висела чудотворная икона, приложиться к которой приезжало много народа. Паломникам требовался приют, еда, поэтому коренные жители сдавали комнаты и готовили обеды-ужины для богомольцев.
Крохотный музей Нарганска стоял впритык к монастырскому комплексу, и кое-кто из приезжих любопытства ради заглядывал в его залы. Единственный сотрудник хранилища, экскурсовод, он же директор Константин Чашкин с удовольствием показывал посетителям экспозицию. Правда, ничего особо интересного в ней не было. Но завершался поход визитом в тщательно запертую комнату. Константин открывал дверь, подводил посетителей к витрине, рассказывал о китайском правителе Чжу, который, будучи простым крестьянином, поднял восстание против монголов-завоевателей, победил их и сделал Китай снова независимым государством. Но паломников, заходивших в музей исключительно потому, что тот находился около монастыря, совершенно не интересовала китайская история. Поняв, что им ничего не расскажут о православии, не покажут икон и божественных книг, люди теряли интерес, и тогда Константин выкладывал свой главный козырь. Он показывал ящик с медалями, сообщал, что является единственным наследником правителя Чжу. Перламутровые награды – его личная, а не музейная собственность. Но Чашкин хотел, чтобы народ любовался на произведения рук великих древних мастеров, поэтому показывает миниатюры экскурсантам.
Константин походил на китайца, как заяц на кастрюлю, в Нарганске его считали безобидным шизиком, правда, никто над Чашкиным не смеялся, но и его болтовню про медали всерьез не воспринимали. Вероятно, за пределами крохотного городишки никто бы никогда и не узнал о ценностях из Поднебесной, но в конце шестидесятых в местечке вспыхнул страшный пожар, унесший жизни большинства жителей, включая монахов. Музей погиб в огне, вместе с ним сгинули и экспонаты. Местные менты сообразили, что всепожирающее пламя само по себе не возникло, его кто-то разжег. Долго преступника не искали, его нашли чуть ли не на следующий день после возбуждения дела. Им оказался один из послушников монастыря Михаил Чашкин, сын директора музея. Коммунистические власти не любили церковь и использовали любой повод, чтобы объяснить населению: попы жадные, мерзкие люди, обирающие наивный народ, зарабатывающие на продаже свечек и всякой ерунды. Местные газетчики мигом состряпали разоблачительный репортаж с броским заголовком «Убийца в рясе». Статью перепечатала областная газета, вскоре тот же материал опубликовала и центральная пресса.
