Взрослые в таких случаях напиваются, как-то отстраненно думал Егор, а подросткам в этой проклятой Англии и этого нельзя. Не продадут. Хотя… В магазине не продадут, но если пошевелить остатками почти выжженного мозга… Егор быстро нашел подходящий сайт – цены вдвое выше, зато с доставкой и подтверждения возраста не требуют – заказал большую бутылку виски и, как бы для прикрытия, две пиццы. Равнодушный курьер – вряд ли намного старше самого Егора – с полным безразличием вручил ему пакет с заказом, принял деньги и так же безразлично удалился.
Явившийся вечером Смайл застал друга дремлющим в обнимку с унитазом. Обозрел «поле боя», вздохнул и деловито – мальчик из медицинской семьи, никуда не денешься, – произвел необходимые «реанимационные» процедуры. Не слишком приятные, но Егор, по правде сказать, мало что чувствовал. После окончательной прочистки желудка и потребления каких-то подсунутых Смайлом медикаментов он провалился в глубокий сон.
Проснувшись – или скорее очнувшись – через несколько часов, он с тоскливым ужасом подумал: почему же я не сдох-то? – но увидел сидящего перед компьютером Смайла и слегка повеселел. Ну… насколько это было вообще возможно в состоянии глубочайшего, отвратительного, тошнотворного похмелья.
Смайл все так же деловито, без сочувствия, но и без упреков, скормил приятелю какой-то порошок, потом заставил выпить что-то непонятное, соленое и наконец поставил перед ним большую бутыль минералки:
– Тебе сейчас нужно много пить, мой бедный друг. Воды, исключительно воды, не вздрагивай. Так ты быстрее избавишься от всей этой гадости и придешь в себя.
– Не приду, – борясь с накатывающей тошнотой, пробормотал Егор. – Никогда.
– Придешь, – успокоил Смайл. – И довольно быстро. И это хорошо. У тебя нет времени на отчаяние. Напиться – легче всего. Но делу это не поможет.
– Какому делу? – Егор попытался нахмурить непонимающе брови и тут же об этом пожалел – лоб точно пробило раскаленным шилом.
А Смайл даже не посочувствовал, продолжая размеренно объяснять:
– Сидя в Лондоне, ты ничего не поймешь и ни в чем не разберешься. История – хуже не придумаешь. Так что тебе нужно возвращаться в Россию.
– А как же школа? Экзамены… – Удивляться, не задействуя мимических мышц, было очень трудно.
– Будешь сдавать экстерном, – подсказал верный друг. – Причина уважительная, тебе пойдут навстречу. Джорджи, пора становиться большим мальчиком, никто за тебя твоих проблем не решит.
– И что я буду делать в Москве? – тупо спросил Егор.
– Приступишь к работе, мой бедный Джорджи. Пойдешь в вашу семейную фирму. Стажером. И будешь смотреть, что там происходит.
– Куда смотреть?
– Там разберешься. Сейчас садись и пиши письмо матери. Что в это тяжелое время ты считаешь своим абсолютным долгом быть рядом с ней, потому что ты теперь – единственный мужчина в семье… Впрочем, нет, про единственного мужчину не надо. Лучше что-нибудь более растерянное. Побольше соплей и восклицательных знаков. Ты в шоке, ты в истерике, не знаешь, как быть, тебе надо к мамочке. Она не сможет отказать.
– Но я действительно в шоке! Он не мог, понимаешь ты это, не мог! Тот странный звонок – это же было после убийства в питерской гостинице. Я же тебе говорил!
– Я помню, успокойся. Возьми себя в руки и пей минералку. Тебе нужна ясная голова. Во всем этом merde
[6]
, – Смайл почему-то предпочитал это французское слово и английскому, и русскому аналогам, – кроме тебя, разбираться некому. Да и вряд ли кому захочется. Разве что Полининой мамаше. Все-таки Ирен Грейс – старая приятельница твоего отца, вряд ли она так легко проглотит дикую историю про убийство проститутки. В конце концов, не зря же мисс Грейс с дочерью из Лондона испарились. Это тебе лишний аргумент в пользу твоего отъезда. Я больше чем уверен, что они обе сейчас в России, а Грейс-старшая будет пытаться что-то раскопать. Ну это ты потом выяснишь. Попутно.
– А я-то что могу? – Егору хотелось заплакать, но глаза были отвратительно сухи.
– Что захочешь – то и сможешь, – сурово отрезал приятель, словно был лет на двадцать старше. – Ты уже большой мальчик, Джорджи, придется смочь. Только, я тебя умоляю, не строй из себя Шерлока Холмса или Джеймса Бонда. Лучше всего – прикинься недоумком. Пусть тебя считают туповатым маменькиным сынком, который, как запахло жареным, прискакал прятаться за мамочкину юбку. О’кей? Понял? Говори по-русски плохо, вроде как забыл, пока тут торчал. Думай еще хуже. Ну то есть вроде ты плохо соображаешь. Не дурак, но вроде того. Сумеешь?
– Постараюсь, – пробормотал Егор.
– Тогда марш в ванную. Контрастный душ – отличное средство от твоего полумертвого состояния. Давай, хватит уже себя жалеть!
Когда в ванной зашумела вода, Смайл, усмехнувшись, взглянул на остатки «кутежа» и скептически покачал головой, ворча:
– Только русские могут додуматься закусывать виски пиццей. Да еще и виски-то какой поганый, – резюмировал он, оценив этикетку и запах. – Как специально выбирал: чем хуже, тем лучше.
Маша и Баскаков
Санкт-Петербург
После смерти деда Маша осталась совсем одна. Вроде и близки они не были, разве что в далеком Машином детстве, но вот поди ж ты – ощущение полной изолированности, как будто выключенности из мира было очень острым. Ни близких подруг, ни серьезных романов у нее никогда не было, и вот – сперва мама пропала, потом не стало дедушки, осталась Маша одна-одинешенька.
Она даже не знала, что с мамой что-то случилось. Мать так радовалась, переселившись в Уфу, так расцвела и помолодела, что любо-дорого поглядеть. Вот только встречаться мать и дочь стали гораздо реже. Ну перезванивались, конечно, но тоже нечасто, не каждый день, даже не каждую неделю.
Маша возвращалась с работы, когда увидела в почтовом ящике письмо. Не в компьютерном – в обычном. Железный, порядком ободранный, он висел на стене подъезда, принимая в себя килограммы рекламных газет, листовок, буклетов и раз в месяц – коммунальные квиточки. Писем, кроме вечных «писем счастья» от пенсионного фонда, там не бывало. Какие письма, о чем вы? Двадцать первый век, вся переписка давным-давно электронная.
Но письмо – было. Не электронное – обычное, бумажное. Не совсем, впрочем, обычное. Длинный узкий конверт в пестрых веселых марках и штемпель с иностранными буквами – не то Берлин, не то Барселона, не то вовсе Рио-де-Жанейро. Адрес был написан маминым почерком, почти забытым уже за годы всеобщего распространения электронной корреспонденции. Но – да, маминым.
Читать на лестнице Маша не стала. Вот сейчас она зайдет в квартиру, сделает себе чаю, соберется с духом… Все-таки бумажное письмо – это было очень странно.
Девушка уже доставала ключи, когда два неизвестно откуда взявшихся мордоворота оттеснили ее от квартирной двери. Из-за их спин выдвинулся третий – безобидного офисного вида.
