Маша шагала по пыльной улице и думала: вот так же и ее мама, возможно, шла здесь. Шла в компании таких же, как она, веселых, красивых, загорелых, в ярких спортивных костюмах девчонок. Ну не совсем девчонок, но – молодых и красивых точно. Шли и пели песни под гитарные переборы разудалых улыбающихся спутников. В таких походах все и всегда играют на гитарах. Хотя на самом деле мало кто умеет, больше просто брякают по струнам более-менее в такт, для пущей романтики и веселья. И вот шли они на прощальный послепоходный обед, их еще называют «отходная» или «отвальная». Шли, переглядывались, перебрасывались шутками, и их отчаянное веселье было уже слегка приправлено грустью от сознания того, что завтра придется возвращаться к повседневной жизни – серой, монотонной и скучной. От таких мыслей и завыть недолго. Но пока им было весело, и встречные прохожие улыбались их веселью. Прохожие и теперь идут – может, те же самые, что улыбались тогда маме. Маме, которой больше нет. Даже солнце вдруг как-то побледнело, подтянув поближе лохматые облака…
А может… может, мама все-таки где-нибудь есть? Не в смысле – на небесах, а тут, на Земле, она ведь большая. Ну мало ли как сложилось, пришлось бежать, скрываться… письмо-то было с какими-то всякими не нашими штемпелями. Вдруг мама просто где-то прячется? В Барселоне или в Рио-де-Жанейро? Живая…
Маша чувствовала, что уже не столько хочет узнать правду о судьбе матери, сколько жаждет закрыть раз и навсегда эту проклятую тему. Чтобы не саднило внутри, чтобы не мучиться догадками, чтобы повернуться к будущему – должно же быть у нее, у Маши, будущее? – и заняться наконец своей собственной жизнью. Может, после этой поездки – и не важно, узнают они что-то, не узнают, – может, жизнь начнет новый отсчет? А то она до сих пор, как девочка-подросток, все звездного часа какого-то ждет. Пора бы уже и попрактичней на жизнь взглянуть, оценить обстоятельства, присмотреться, вычислить мужичка поперспективнее. Бизнесмена какого-нибудь. Нет, не олигарха – где их, олигархов, взять-то, пусть их длинноногие акулы из модельных агентств отлавливают. Хм, длинноногие акулы – она улыбнулась собственным мыслям – это круто, это надо запомнить. Ну да леший с ними, с модельными красотками. Ей, совсем даже не акуле, нужен просто, как его, «крепкий хозяйственник». Так журналюги говорят про чиновников. Маша даже засмеялась тихонько. Все, пора прекращать пялиться в телевизор. Никаких идиотских «Давай поженимся», и в мусоропровод все «Модные приговоры». Куда практичнее начать целенаправленную охоту на солидных – зарубежных, само собой, ничего русскоязычного, – сайтах знакомств. Подруга Ленка вон за французика вышла, теперь в Париже живет, в ус не дует. Усов у нее, правда, и нету вовсе, а французик старше лет на двадцать, да еще и совсем даже не Ален Делон, пузатенький такой коротышечка. Ну и ничего. Глядишь, лет в сорок станет Ленка молодой вдовой. С парижской пропиской, квартирой на Елисейских Полях и кругленьким счетом в банке.
Тьфу, противно-то как.
Маша встряхнула головой, отгоняя пакостные мысли.
– Далеко нам еще, Иван Ипполитович?
– Да тут все недалеко, – отозвался он. – Поселок-то крошечный, пяток улиц да десяток переулков. А мы так и вовсе уже пришли.
Просторная веранда нового кирпичного дома сияла чисто промытыми стеклами, за которыми виднелись небольшие столики. Такие же столики под тентами и зонтиками стояли и в примыкающем к дому небольшом аккуратном садике. Вышедшая навстречу совсем юная официантка с узкоглазым, скуластым, типично башкирским лицом была одета в длинный сарафан с национальным орнаментом. Такой же орнамент украшал перекинутое через руку девушки полотенце.
– Проходи, Машенька, видишь, практически с распростертыми объятиями нас везде встречают. Сейчас попробуешь шедевров местной кулинарии. – Скинув рюкзак, Баскаков церемонно поклонился официантке, чем смутил ее невероятно, и торжественно произнес:
– Салам!
Девушка, так же церемонно поклонившись, повела рукой – прошу, мол, к столу.
– Зур бэлиш? – Иван Ипполитович продолжал демонстрировать свою подготовку, шепнув Маше: – Это у них такие пирожки фирменные. Народ в Интернете очень хвалит. Я сам-то не пробовал, не довелось тогда. Да и не до того было, чтобы тутошние деликатесы изучать.
Официантка тем временем споро расстелила свежую скатерть, расставила приборы и принесла кувшин с кумысом.
– Ага, вон там, судя по всему, наши будущие попутчики, – показывая глазами за спину Баскакова, шепнула Маша.
Оборачиваться, чтобы кого-то рассмотреть, старый следак посчитал и неприличным, и попросту непрофессиональным. Подмигнув Маше, он сдернул с носа очки. Очки были непростые. Во-первых, для чтения (глаз-то как у сокола, да сокол-то уже пенсионер, пошучивал он), во-вторых, солнцезащитные. Для этого к ним на маленьких шарнирчиках были приделаны дополнительные «стекла» – затемненные, зеркальные. Как крошечные ставенки, только двигающиеся не вправо-влево, а вверх-вниз. Иван Ипполитович опустил «ставенки» – но не наружу, как полагалось для превращения очков в солнцезащитные, а внутрь, получив два удобных наблюдательных зеркальца.
Маша наблюдала за его манипуляциями как завороженная.
Вольно откинувшись в легком плетеном креслице, Баскаков покрутил «шпионские» очки, ловя отражение сидевших в беседке за его спиной «попутчиков».
– Тот, что постарше, – начал он докладывать Маше через минуту, – фрукт самый простой. Из тех, кто начинал в быках, в девяностые. Сейчас ему лет сорок или чуть за сорок. Полегло их тогда немало, сферы контроля делили. Руки у него характерные, и уши к черепу прижатые, видать, боксом занимался, хрящи ломаные, да и нос, похоже, не избег… Гм, а знаешь, не простой это бык, не из рядовых бойцов. Татуировка у него на шее – кельтский крест. Не понты дешевые и не тавро племенное, как ты могла подумать. Ведь подумала?
Маша с готовностью закивала (если уж старому отставнику доставляет удовольствие демонстрировать собственную квалификацию на фоне ее, Машиной, некомпетентности, почему бы не подыграть, от нее не убудет):
– А что это на самом деле? Может, специализацию обозначает?
– Вот и не угадала! – Иван Ипполитович, заулыбавшись подошедшей официантке, принялся восхищенно цокать языком, наблюдая, как та сгружает с подноса мисочки, тарелочки и горшочки. И тут же, причмокнув, принялся за творожную запеканку с медом.
Вот ведь вредный какой, усмехнулась Маша. Хочет, чтобы я его упрашивала – расскажите, мол, про этот кельтский крест! Интригует. А вот не дождется! Я голодная как не знаю кто, ну вас, в самом деле, с вашими хитростями, не до них, когда так пахнет, что аж в глазах темно делается. И она, хищно прищурившись, нацелилась на пирожки и клубящийся сытным паром бульон.
В молчании, сопровождаемом лишь звяканьем столовых приборов, прошло пять минут, потом десять… Маша сдаваться не хотела, а Баскаков вроде даже начал придремывать над второй чашкой чая.
Эх! Ну что с ним поделаешь!
– Как вы можете спать после такого чая? – не выдержала Маша. – Я сейчас, кажется, две марафонских дистанции готова пробежать.
