Роберт Т. Гарвин выглядел так, как мечтает выглядеть на обложке журнала «Форчун» любой начальник. Ему было пятьдесят девять лет. Он имел приятную внешность, черты его лица были резкими и волевыми, а волосы всегда выглядели, будто растрепанные ветром, как если бы обладатель только что вернулся с рыбалки в Монтане или с воскресной парусной прогулки на Сан-Хуане. В былые времена он, как и все, даже в офисе носил джинсы и грубые рабочие рубашки, но сейчас он предпочитал темно-синие костюмы от Карачени. Это была только одна из многих перемен, которые его сотрудники начинали замечать за ним в течение последних трех лет — со времени смерти его дочери.
Грубый и бесцеремонный в беседе с глазу на глаз, Гарвин был само очарование на публике. Сопровождая чиновников из «Конли-Уайт», он любезно объяснял:
— Здесь, на третьем этаже, у нас расположены производственно-технические подразделения и лаборатории новой продукции. А, Том! Отлично. — Полуобняв Сандерса одной рукой, он представил его: — А это Том Сандерс, наш менеджер по перспективным изделиям. Один из тех блестящих молодых парней, которые сделали нашу фирму тем, чем она стала сейчас. Том, познакомься, — это Эд Николс, финансовый директор «Конли-Уайт»… Николс, худощавый, с орлиным профилем, человек лет сорока восьми, держал голову откинутой назад так, что создавалось впечатление, будто он отшатнулся от чего-то скверно пахнущего. Он посмотрел на Сандерса вдоль своего носа через очки с низким фокусом и с некоторым неодобрением официально пожал ему руку.
— Мистер Сандерс!
— Мистер Николс!
— …Это — Джон Конли, племянник основателя фирмы, ее вице-президент…
Сандерс повернулся к коренастому, атлетически сложенному человеку лет под тридцать. Очки в стальной оправе. Костюм от Армани. Твердое рукопожатие. Серьезное лицо. На Сандерса Конли произвел впечатление богатого и решительного человека.
— Привет, Том.
— Привет, Джон.
— …Джим Дейли из «Голдмен и Сахс»… Лысеющий, худой, смахивающий на аиста и одетый в костюм в тоненькую полоску, Дейли производил впечатление рассеянного, заторможенного человека. Рукопожатие он сопроводил коротким кивком.
— …Ну и, конечно, Мередит Джонсон, из Купертино.
Она была намного красивее, чем представлялась в воспоминаниях. И какая-то неуловимо другая. Старше, конечно, — «гусиные лапки» в уголках глаз, морщинки на лбу… Зато сейчас она стояла прямее, и в ней была та уверенность, что ассоциировалась для Сандерса с близостью к власти. Темно-синий костюм, светлые волосы, большие глаза. И невероятно длинные ресницы. Все это ушло почему-то из памяти.
— Здравствуй, Том, рада тебя видеть снова. — Теплая улыбка. И ее духи…
— И я рад тебя видеть, Мередит.
Она отпустила его руку, и группа, во главе с Гарвином, отправилась дальше.
— Так, а прямо впереди у нас ВИС. Ее работу мы посмотрим завтра.
Марк Ливайн вышел из конференц-зала и спросил у Сандерса: — Что, посмотрел альбом «Их разыскивает полиция»?
— Вроде того.
Ливайн посмотрел им вслед.
— Трудно поверить, что эти ребята станут заправлять в фирме, — пожаловался он. — Я сегодня проводил для них брифинг, так, веришь, они ничегошеньки не знают. Жуть! Когда группа дошла до конца холла, Мередит Джонсон обернулась и, глядя на Сандерса, прошевелила губами:
— Я тебе позвоню.
Затем она лучезарно улыбнулась и вышла. Ливайн вздохнул.
— А я бы сказал, Том, что у тебя очень тесные отношения с начальством.
— Может, и так.
— Вот только понять не могу, что же в ней нашел Гарвин.
— Ну, надо отдать ей должное, она здорово выглядит, — сказал Сандерс.
Ливайн отвернулся.
— Посмотрим, — сказал он, — посмотрим…
* * *
В двадцать минут первого Сандерс вышел из своего кабинета на четвертом этаже и направился к лестнице, чтобы спуститься в главный конференц-зал на ленч. По коридору, заглядывая в один кабинет за другим, шла медсестра в накрахмаленном халате.
— Да где же он? — спрашивала она про себя, качая головой. — Ну только что был здесь.
— Кто? — поинтересовался Сандерс.;
— Профессор, — ответила она, сдувая упавшую на глаза прядь волос. — Его ни на минуту невозможно оставить!
— Какой профессор? — спросил Сандерс, но, когда услышал женское хихиканье из дальней комнаты, сам ответил на свой вопрос: — Профессор Дорфман?
— Ну да, профессор Дорфман, — подтвердила медсестра, гневно кивнув, и заторопилась в сторону источника хихиканья.
Сандерс пристроился за ней. Макс Дорфман был немецким консультантом по менеджменту и сейчас находился в весьма преклонном возрасте. Время от времени он читал лекции во всех мало-мальски значительных бизнес-школах Америки и заработал репутацию гуру
[14]
среди персонала технологических фирм. На протяжении большей части восьмидесятых годов он работал с членами совета директоров «ДиджиКом», придавал престиж вновь образованной компании Гарвина. Все это время он был ментором Сандерса. Фактически это Дорфман восемь лет назад убедил Сандерса уехать из Купертино и перебраться в Сиэтл.
— А я и не предполагал, что он еще жив, — сказал Сандерс.
— «Жив» — не то слово, — ответила медсестра.
— Ему должно быть уже девяносто?
— Ну, он ведет себя так, будто ему ни на день не больше восьмидесяти пяти.
Когда они подошли к комнате, оттуда, навстречу им, вышла Мери Энн Хантер. Она успела переодеться в блузку и юбку и широко улыбалась с таким видом, будто только что вышла от любовника.
— Том, — сказала она, — ты ни за что не угадаешь, кто здесь!
— Макс, — сказал Сандерс.
— Точно! Ой, Том, его нужно видеть — он все такой же.
— Не сомневаюсь, что это так, — сказал Сандерс. Даже не входя в комнату, он почувствовал запах табачного дыма.
— Ну же, профессор, — сурово сказала сиделка и вошла в комнату. Сандерс заглянул внутрь — в одну из комнат отдыха для персонала. Кресло-каталка Дорфмана было придвинуто к столу, стоявшему в центре комнаты, и окружено хорошенькими женщинами. Они наперебой щебетали, а сидевший в середине Дорфман счастливо улыбался, куря сигарету, вставленную в длинный мундштук.
— Что он здесь делает? — спросил Сандерс.
— Гарвин привез его для консультаций по поводу слияния, — ответила Хантер. — Ты что, не зайдешь поздороваться?
— О Боже, — сказал Сандерс. — Ты же знаешь Макса! Он кого угодно с ума сведет.
Профессор любил бросать вызов традиционному мышлению, но не в лоб. У него была ироничная манера разговора — вызывающая и шутливая одновременно. Он не чурался противоречий и не стеснялся приврать. Когда же его ловили на лжи, он тут же соглашался: «А и правда. О чем я только думал?» — и продолжал говорить в своей раздражающе уклончивой манере. Он никогда не говорил прямо, что имеет в виду: делать выводы он предоставлял собеседнику. Его, сумбурные семинары оставляли администраторов в смущении и изнеможении.
