Связистам, да и не только связистам, но и бойцам специальных отделений и взводов по штату полагалась винтовка. Можно представить продуктивность работы связиста или топоразведчика, когда он с винтовкой на одном боку и противогазом на другом тащит на себе тяжеленную, 16–20 кг, катушку провода и большущий ящик – телефонный аппарат. Или топоразведчик с тем же вооружением (винтовка и противогаз) несет тяжеленный ящик со стереотрубой, треногу, а иногда еще и рейку.
Кроме того, у солдата почти всегда за плечами вещмешок со всем его имуществом и продуктами, если он их не съел. Дневную пайку – хлеб или сухари – солдат чаще всего съедал сразу. Во-первых, всегда есть хочется, а во-вторых, на фронте говорили: «Ешь сразу все, а то убьют и хлеб останется!»
Кроме того, что он должен был носить эти тяжести, связист обязан был прокладывать провод и маскировать его, где это было необходимо – укладывать его в борозды, местами закапывать в землю, а зимой в снег, или подвешивать по деревьям. Топограф должен был устанавливать стереотрубу, переносить ее «по ходу», снимать отсчеты, а при работе с кипрегелем или оптической алидадой еще и работать на планшете. Поэтому, уходя на линию, все старались не брать с собой винтовку. А поскольку на войне без оружия быть нельзя, клали в карманы или подвешивали на пояс пару гранат. А кому это удавалось, приобретали пистолеты, чаще всего немецкие. Командование строго следило, чтобы, не дай бог, кто-нибудь не приобрел нетабельное оружие. Никто не знает почему, но это считалось криминалом. Заборский любил гранаты. У него на ремне всегда висело две «лимонки». Он им не изменял все четыре года.
И вот, когда приговоренный и палач стали спускаться в овраг, Ильин заметил, что Заборский снял с пояса гранату. Он остановил Заборского и приказал гранату отдать. На что последний, выдернув чеку, ответил: «Застрелишь, но и сам не уйдешь!» Ильин испугался – он был большой трус, и мы это видели на протяжении всей войны. Сначала он приказывал, но, видя решительность Заборского, стал упрашивать его отдать или выбросить гранату. Он уже перешел с официального «старший сержант» на ласковое неуставное «Аркаша». Но Заборский был тверд. Он не сдался даже тогда, когда Ильин поставил пистолет на предохранитель и положил его за борт шинели. Он всю войну, даже когда уже служил в штабе полка, носил пистолет за пазухой. Так ближе было взять.
Дело дошло до того, что Ильин отдал свой пистолет Заборскому, и только тогда Заборский вставил чеку в гранату и оба вернулись в штаб. Я это к чему рассказываю. Можно себе представить, что мог наделать, именно наделать, такой человек, останься он в должности начальника штаба дивизиона или даже начальника связи дивизиона. А так он провоевал всю войну в штабе полка. И на войне, и без войны.
* * *
Ночью управление дивизиона разместилось в двух домах деревни. Солдаты, свободные от службы, расположились на отдых на полу. Но сон был недолгим. На рассвете вестовой командира дивизиона крикнул: «Андреев и Шило, срочно к командиру дивизиона!» Через три минуты мы стояли перед майором Родионовым.
– Вторая батарея захвачена немцами. Силами управления дивизиона надо батарею отбить!
Срочно были организованы два боевых отряда. Первый, под командованием младшего лейтенанта Шило, из взвода связи. Второй – из двух разведчиков и шести топоразведчиков. Командовать приказано мне. Пока мы брали оружие, нам подготовили две упряжки лошадей, и мы в дровнях выехали к месту события.
Вторая батарея в ту ночь заняла боевую позицию на хуторе, расположенном километрах в двух от деревни. Развернули карту. Обширная поляна, с трех сторон окаймленная лиственным лесом. С четвертой – болотистая низина. За болотом, в двух километрах, деревня, занятая противником. Поляну на две почти равных части делит протекающий в сторону противника ручеек, на берегу которого в 200 метрах от леса хутор – дом с надворными постройками. Через речку напротив дома – еще одна постройка, предположительно баня. Огневая позиция батареи скрыта от наблюдателей противника хутором и возвышенностью с поляной. Определяем боевой порядок взводов. Берем винтовки – и в розвальни.
По лесной дороге мы приблизились к опушке. Лошадей оставили на попечение ездовых и стали занимать боевой порядок. Решено было выходить на хутор с двух сторон. Моя группа наступала с юга, а группа Шило – с севера.
Рассредоточившись по опушке леса в линию, выждали время, пока вторая группа дойдет до места своего сосредоточения, вышли из леса и залегли. Перед нами, на самом высоком месте поляны, на снегу был виден щит пулемета.
Дальше продвигались по-пластунски. Пулемет огонь не вел. Когда до цели оставалось метров 100–150, показались люди. Наши солдаты. Поднялись и мы. Подойдя, увидели на снегу тела семи наших офицеров и младших командиров. Все лежали лицом вниз. Один – помощник политрука батареи – подавал признаки жизни. Он сильно хрипел, и на затылке пузырилась кровь. А то, что мы приняли за щит пулемета, оказалось откинутым воротником матроски. Буквально за два-три дня до этого офицерам, за неимением форменного, выдали морское белье и матроски.
Подъехала подвода. Раненого отправили в санбат. Потом мы узнали, что он по дороге скончался. Прибыл командир дивизиона, и когда ему доложили подробности происшедшего, он схватился за пистолет. Гнев его был направлен против командира огневого взвода лейтенанта Бондарева. К счастью, все обошлось и лейтенант не попал под пулю второй раз. Бондарев закончил войну майором в должности командира отдельного противотанкового дивизиона.
А произошло вот что. На исходе ночи батарея прибыла в указанную ей точку. Расчеты остались на опушке леса, устанавливать пушки и окапываться, а командир батареи, командиры взводов (их три), помполит, артмастер и санинструктор пошли на хутор, находившийся в 250 метрах от огневой позиции. У дома выставили часового. Тот спрятался от ветра за ворота и слишком поздно заметил группу немцев человек в сорок, когда те уже залегли перед окнами дома. Два немецких автоматчика вошли в дом, в то время как наши батарейцы совершали утренний туалет. Кто умывался, кто брился, кто пришивал пуговицы. Оружие и одежда были сняты и разложены по скамейкам. Раздалась команда «Хенде хох!», и все подняли руки. Все произошло неожиданно, люди оказались безоружными, и им ничего не оставалось делать, как сдаться. Бондарев говорил, что он потянулся к кобуре пистолета, лежавшей недалеко от него, но немец направил на него автомат, и он тоже поднял руки.
Немецкие разведчики – а это были именно разведчики, иначе бы они напали на батарею, – шли за «языком» и задачу свою выполнили. Немцы всегда ходили в разведку большими группами. Не знаю случая, чтобы они шли в наши тылы группой меньше 20 человек.
В двухстах метрах от хутора начиналось болото, поросшее лиственным лесом, а за лесом, в двух километрах, – деревня, занятая немцами. Разведчики могли бы увести свою добычу по ручью, высокие берега которого укрыли бы их со всех сторон. Кстати, на хутор они пришли именно по этому ручью. Но они чувствовали себя уверенно и решили сократить путь. Вместе с пленниками немцы как раз выходили на середину поляны, когда их увидел расчет возвращавшегося из ремонта орудия. Батарейцы сразу же сбросили орудие с передка и готовились открыть огонь. Но немцы не стали рисковать: они приказали нашим офицерам лечь и, прошив их автоматной очередью, скрылись за бугром. Снаряды достать их уже не могли.
