– Отец… отец…
Эл хватает меня за плечо:
– Это оно про тебя.
– Не уверен, – шепчу я в ответ. – Возможно, оно употребляет это слово в метафорическом смысле, обращаясь скорее к своему создателю, нежели к настоящему, биологическому отцу. Мы даже не знаем, может ли оно нас слышать!
– Отец, это ты?
Ишь ты, какая умная слизь.
Эл подталкивает меня:
– Давай, поговори с ним.
Я качаю головой:
– Не знаю, стоит ли. Я только что, преодолев страх перед незнакомцами, сходил на свидание, и всё прошло как-то не очень. Да к тому же о чём можно говорить со сбрендившей субстанцией?
– Ты меня спрашиваешь? – она стучит меня по лбу. – Тебе виднее. Как ты разговариваешь со своими голосами в голове?
Вот именно, Уйэд. Как?
Расскажи нам, Уэйд! Пожалуйста!
В нескольких сантиметрах под нами вязкая жижа бурлит и пускает пузыри.
– Отец! Отец!
Вот ведь блин!
– Я слушаю тебя, э-э-э… сын.
– Отец… почему… мы…
О, ну хорошо, оно начало с лёгких вопросов.
– Забыл… надеть… презерватив.
– Зачем… мы… существуем…
– Ты… имеешь… ввиду…
Эл отвешивает мне пощёчину:
– Хватит его передразнивать! Если оно поймёт, что ты над ним издеваешься, вдруг оно решит нас съесть?
Я откашливаюсь:
– Так вот, сын, ты имеешь в виду всех живых существ или только себя?
– А… есть… разница?
– Ну, ты большая куча слизи, состоящая из расплавленных монстров. Эл – типичный человек, а я – хм, если ты хочешь узнать, кто я такой, тебе придётся перечитать элу книжку с самого начала.
– Почему?
В определённом возрасте дети начинают постоянно задавать вопросы. Почему небо голубое?
Почему то? Почему это? Почему мама ушла от нас к тому бородатому дяде? Это такая игра. Ответы им не нужны – они просто смекают, что после любой фразы можно спросить: «Почему?»
К счастью, на этот вопрос есть проверенный ответ, которым мой старик всегда от меня отделывался.
– Потому что я так сказал.
– Почему?
– Потому что я так сказал.
– Почему?
– Потому что… я так сказал.
Жижа вспенивается. Голос становится громче:
– Скажи… что-нибудь… другое!
Да, меня тоже это с ума сводило. Я знаю, как папа поступил бы в такой ситуации, но огромную лужу ремнём не отхлестаешь. Прежде чем я успеваю придумать более исчерпывающий ответ на главный вопрос жизни, вселенной и вообще (например, «Почему нет?»), розовая слизь жалобно взвывает:
– Я… тебя… уничтожу!
Эл вцепляется мне в плечо.
– Уэйд, что оно делает?
– Ничего особенного. Слушай, Эл, это просто лужа слизи. Она поднялась на пару сантиметров и опять опала. Что может сделать слизь, кроме как запачкать ботинки?
– Р-р-р-р-р!
– Но, судя по голосу, она очень обиженная и сердитая. Что сейчас происходит?
– Всё то же самое, только слизи стало чуть меньше. Похоже, она куда-то утекает.
Я наклоняюсь к луже:
– Кто тут у нас большая вредная лужа слизи? А? Кто тут у нас большая вредная лужа?
Эл вздыхает.
– Уэйд, не насмехайся над большой вредной лужей слизи.
Я выпрямляюсь:
– Почему бы и нет?
– Это слишком пошло.
(Этот диалог для вас, фанаты Джосса Уидона! Я, конечно, немного перефразировал, но кто, в каком сериале и в каком эпизоде это сказал?)
Мы с Эл садимся на стол и ждём. Свет от круглых ламп под потолком играет на поверхности слизи, подёрнутой рябью, – как будто мы сидим у озера на закате. Слизи становится всё меньше и меньше, и наконец на полу остаются только разрозненные лужицы.
– Хм. Семь служанок, семь метёлок, полугода хватит.
Это Льюис Кэрролл?
Он что, был служанкой?
Напоследок жижа булькает:
– Я… тебя… покалечу.
Я сдерживаю смех.
– Ты до последней капли будешь кипятиться, да? Просто признай очевидное: ты можешь кого-то покалечить, только если этот кто-то случайно на тебе поскользнётся.
– Ты… плохой… отец…
Я готов счесть это драматичными последними словами умирающего существа, но тут на одну из панелей, измазанных слизью, падает луч света, и я понимаю, что всё серьёзнее. Рычажки на панели приходят в движение.
– Твоя работа? – спрашиваю я.
Никакого ответа. Не считать же за ответ бульканье и хлюпанье.
Я спрыгиваю на пол и шлёпаю по липким лужам к панели. Из-под ног доносится утихающее всхлипывание:
– Ох… ох… ох…
Чем ближе я подхожу, тем яснее вижу, что лужицы на пульте управления расположились вовсе не в случайном порядке. Они как-то ухитрились скопиться на нужных клавишах и ввести несколько команд.
– За что отвечает эта панель, ну-ка? Вот чёрт!
На экране я вижу изображения маленьких собачьих будок. Тридцать из них заняты. Биологические параметры всех щенков отражены на экране, и с половиной из них что-то происходит. Схематичные картинки собак деформируются и становятся всё больше.
– Нет! Нет, нет, нет! Это питомник!
Я думал, что они надёжно укрыты. Я думал, что они в безопасности. Но я никогда ещё так не ошибался. Из-за дверей питомника доносится жуткий рёв.
– Я Ксемну!
– Я Грогг!
– Я Ззутак!
– Я Титан!
– Я Шзззлзззтзз!
– Я Оррго!
– Я Ромбу!
– Я Фангу!
– Я Друм!
– Я Ссерпо!
– Я Монстрозо!
Там ещё четверо или около того, но суть вы уловили.
Глава 26
ИЗ-ЗА ДВОЙНЫХ БЕЛЫХ ДВЕРЕЙ раздаётся тяжёлый грохот. Питомник – тихое, спокойное место, полное радости и веселья – превратился в логово монстров. Я в ярости топчу оставшиеся капли разумной слизи. Я прыгаю на них, бью их пятками, размазываю по полу.
– Чтоб тебя! Ты с самого начала всё это спланировал, да? Да?!
– Ха!., ха!., ха!..
Грохот усиливается. Двери полуметровой толщины, сделанные из сплава, который, как я предполагаю, способен выдержать небольшой ядерный взрыв, начинают прогибаться.
