Возможно, по этой причине армия просто забыла о попытках спасения искусства. В 1957 году Роберт Поузи хотел вернуться в армию, чтобы охранять памятники во время Корейской войны. Ему отказали – ведь ему было пятьдесят три и он был списан даже из запаса. Но правда заключалась в том, что, даже если бы его снова приняли в армию, ему не нашлось бы места. Отряда, подобного Отделу памятников, изящных искусств и архивов, на корейском фронте не существовало, как их не существовало ни на одной вспыхнувшей с тех пор войне.
Наследие хранителей обессмертили слова офицера ПИИА Эдит Стенден, которая сказала: «Быть благородным недостаточно, надо еще и действовать благородно». Стенден – как до нее президент Рузвельт и генерал Эйзенхауэр – понимала, что важнее всего – первые впечатления. Страны, которые забывают наследие хранителей, делают это на собственный страх и риск. Так, несколько лет назад мне пришлось общаться с одним офицером, ответственным за розыск пятнадцати тысяч произведений искусства, украденных из Национального музея Ирака в Багдаде после вторжения США. Он признался, что никогда ни о каких хранителях не слышал.
Затем группа офицеров и солдат Службы по связям с гражданской администрацией и населением совместно с гражданскими экспертами, среди которых были полковник Мэттью Богданос (в отставке), майор Корин Вигенер (в отставке) и профессор Джон Рассел, в результате отважной и неустанной работы все-таки сумела хотя бы частично возместить ущерб, нанесенный музею. Им удалось найти и вернуть около половины украденных предметов искусства. Они также проводили обучающие семинары для солдат. Но, несмотря на все их усилия, мир все равно запомнил только первые действия США после разграбления Национального музея Ирака.
Но что еще интереснее, даже художественное сообщество десятилетиями умудрялось не замечать подвигов этих выдающихся мужчин и женщин. После войны большинство хранителей вернулись на родину и возглавили самые значительные культурные институты своих стран. В одной Америке они работали, например, в художественном музее Метрополитен, Нью-Йоркском музее современного искусства, Национальной галерее искусства, Музее искусств Толидо, Музее искусств Кливленда, Коллекции Фрика, Музее искусств Фогга, Бруклинском музее, Музее искусств Нельсона-Аткинса, Музее Изабеллы Стюарт Гарднер, Музее Почетного легиона в Сан-Франциско, Художественной галерее Йельского университета, Музее искусств Вустера, Музее искусств Балтимора, Музее искусств Филадельфии, Музее искусств Далласа, Музее Амона Картера и библиотеке Конгресса. Деятельность хранителей и их советников во время войны повлекла за собой создание двух самых влиятельных культурных институтов страны: Национального фонда гуманитарных наук и Национального фонда искусств. Возьмите любой список ключевых сотрудников культурных институтов страны 1950 –1960 годов, и вы обязательно найдете там хотя бы одного человека, служившего в Отделе памятников, изящных искусств и архивов при армии США. И несмотря на все это, когда я разговариваю с представителями этих организаций, почти всегда оказывается, что они понятия не имеют, что их бывшие директора и кураторы участвовали во Второй мировой войне, помогая спасению мирового культурного наследия.
Даже в 1990-х, когда поднялась новая волна розысков украденного нацистами искусства и возвращения его законным владельцам, про хранителей и их достижения так и не вспомнили. Иногда кого-то из них приглашали выступить на конференции, но только когда нужны были подробности их опыта. Как сказал один из главных экспертов по реституциям, побывавший на этих конференциях, даже самые образованные, самые преданные делу коллеги не замечали сокровища, хотя оно находилось у них прямо перед глазами: не произведения искусства на миллиарды долларов, все еще числящиеся утраченными, не сотни тысяч пропавших шедевров, а 350 или около того постаревших ветеранов отдела ПИИА. Даже сегодня, говоря об обнаружении или возврате важнейших предметов искусства, пресса прежде всего подчеркивает их стоимость и только потом добавляет: «Возвращено после войны союзными войсками». А ведь именно труд хранителей позволил всем этим реституциям состояться.
И только в 2007 году хранители памятников понемногу начали получать признание, которого давно заслуживали. 6 июня 2007 года, в 63-ю годовщину высадки в Нормандии, обе палаты Конгресса США приняли резолюцию, которая впервые признала вклад мужчин и женщин из тринадцати стран, служивших в ПИИА. Резолюция была поддержана как демократами, так и республиканцами и прошла единогласно.
Вскоре после этого хранители памятников и главная организация, защищающая их интересы, Фонд хранителей памятников, получили Национальную гуманитарную медаль США, которую многие называют американским аналогом посвящения в рыцари. Всего четверо из двенадцати оставшихся хранителей смогли поехать на церемонию вручения в Вашингтоне. Один из них – бодрый Гарри Эттлингер, которому стукнул восемьдесят один год. Попав на фронт прямо со школьной скамьи, он был лет на двадцать моложе большинства остальных хранителей, служивших на фронте.
Гарри стал исключением и в другом отношении: вернувшись с войны, он не сделал карьеры в области искусства. Мобилизовавшись в 1946-м, он вернулся в Нью-Джерси и, воспользовавшись льготами, полагавшимися ему по закону, поступил в колледж. Получил степень бакалавра машиностроения и устроился на работу на фабрику по производству моторов для швейных машинок Зингера. В середине 1950-х годов он перешел в оборонную промышленность, разрабатывал индикаторы полета, портативные радиолокационные системы, эхолокаторы и, наконец, стал заместителем руководителя программы по разработке и производству систем управления для ракет «Трайдент», которые запускались с подводных лодок.
Он также состоял во многих ветеранских организациях и активно интересовался историей холокоста. От своих друзей по Ассоциации американских евреев – ветеранов войны он впервые услышал о шведском дипломате Рауле Валленберге, богатом человеке, придерживавшемся протестантских убеждений. В 1944 году Валленберг помог спасти жизнь ста тысячам венгерских евреев. В январе 1945-го его арестовали советские войска, и больше его никто не видел. Выйдя на пенсию в 1992 году, Гарри стал одним из основателей фонда по сбору средств на памятник Валленбергу, а затем организовал в Нью-Джерси фонд Валленберга для поддержки студентов, разделяющих идею о создании мира, открытого для сострадания. Занимаясь делами фонда, Гарри узнал историю о шахтах в Хайльбронне и Кохендорфе.
Нижние уровни шахты, как выяснил Гарри, использовались как заводы: это были огромные забетонированные залы двадцати метров в высоту и двенадцати в ширину, вдоль стен которых тянулись электрические кабели, подводившие ток к машинам. Как минимум один, а может быть, и несколько подземных заводов Кохендорфа занимались подготовкой к массовому производству воздушно-реактивных двигателей. Если бы нацисты успели запустить завод до прибытия американцев – им вроде бы оставалась всего пара недель, – это могло переломить ход войны. Возможно, именно поэтому вермахт защищал Хайльбронн до последнего.
Только в 2001 году от двух из немногих выживших свидетелей Гарри узнал о том, что случилось в Кохендорфе. Всю тяжелую физическую работу, в том числе расширение подземных помещений шахты, выполняли полторы тысячи венгерских евреев, которых привезли сюда из Освенцима. В сентябре 1944 года Хайльбронн был практически уничтожен британскими бомбардировками, отказала и электростанция. Вся область погрузилась в тишину и мрак. Когда смолк рев самолетов, из черного нутра шахты раздалось пение. Сначала оно было совсем тихим, затем зазвучало громче, так что каждый находившийся на поверхности возле шахты мог его слышать. Это был Йом-Киппур, день искупления, и евреи распевали молитву «Кол Нидрей». Почти все – в последний раз. В марте 1945 года, меньше чем за месяц до прибытия американцев, всех работников шахты выслали в Дахау. Большинство замерзли насмерть во время пятидневного путешествия. Остальные были отправлены прямиком в газовую камеру.
