В этом году я уже не смогла доставить себя в «Пати-Сити». А Джона попросить забыла.
Обри проснулся в обычной комнате.
Потом еще торт. Я всегда покупала особые торты, покрытые шелковистой помадкой или глазированные шоколадным кремом. Или пекла свой, он выходил не таким красивым, но не потому, что я не старалась. В прошлом году я достала насадки и кондитерский мешок и нарисовала на домашнем торте симпатичную каемочку.
День рождения Обри праздновался в местном водном парке, прямо на ярком флоридском солнце. К обеду каемочка растаяла и потекла с торта, как пот. В конце концов Обри и ватаге его десятилетних друзей пришлось вычерпать ее ложками.
В этом году на торт у меня уже не было сил. И тут на помощь пришла Стефани: она взяла Обри и поехала с ним в магазин. Он выбрал торт со смурфами. Да-да, со смурфиками. Этакий айсберг из голубого крема. Стефани приготовила ему на обед стейк, а я пока соснула на пару с Грейси.
Вечером мы собрались вокруг торта с подарками. За несколько дней до этого я перешла на новый айфон, а старый решила подарить Обри. Марина на свой одиннадцатый день рождения получила новый телефон, дешевенькую модель. Я подумала, что старый тоже хорошо, тем более что Обри получает куда более сложный агрегат, чем когда-то его сестра.
Мы спели «Happy Birthday» и отведали голубого торта, так перемазавшись кремом, что стали походить на покойников с синими губами.
Обри развернул телефон, который лежал в магазинной упаковке. Подарок ему понравился. Он тут же принялся вводить новые номера и эсэмэсить всем подряд.
Хм-м-м-м. Все еще ни одной жалобы? Похоже, я тут единственная, кому не хватает традиций.
Примерно час спустя Обри пришел ко мне в хижину:
— Посмотри, тут царапина. Это что, твой старый телефон?
— Да.
— Марине подарили новый!
— Но не айфон. Так что кончай ныть.
Он медленно побрел в дом и уже оттуда написал мне: «Спасибо».
На следующий день он был в гостях у друга и вдруг прислал мне СМС: «Ты о’кей?» — «Да», — ответила я. Тогда он прислал мне три символа, означающие: «Я тебя люблю». — «Я тебя тоже, сынок».
Руки помощи
Милая Грейси, златоглазая наша девочка.
Пока мои дети продолжали, слава богу, жить своей нормальной жизнью, собака почуяла, что со мной что-то не так. В ту весну, когда я взялась за обустройство дома, она нервничала все больше и больше, пока наконец не отжевала завязки у лифчика от моего бикини. Туфли она грызла и раньше (причем предпочитала итальянские, они помягче), но одежду — никогда.
Когда дети были совсем маленькими, я клала им в колыбельку свою рубашку в пятнах грудного молока. Похоже, запах их успокаивал. Я подумала, может, и Грейси поэтому жует мои вещи?
Ну и пусть. Все равно купальник мне уже не понадобится.
Я решила расценивать такое поведение собаки как знак приязни ко мне. Ведь Грейси со всеми ее штучками ужасно забавна. Часто она единственный компаньон в хижине, где обычно лежит, свернувшись у моих ног клубочком. Или гоняется за ящерицами или белками — тоже очень мило.
Когда после обеда я ложусь вздремнуть, она вскакивает на кровать и лижет меня прямо в лицо. Да, ужас. Знаю. Но мне нравится.
Иногда она укладывается прямо на подушку, сворачиваясь клубком вокруг головы, а ее длиннющий язык свешивается вдоль моей щеки. Еще чаще она шлепается прямо на грудь, чтобы беспрепятственно лизать меня в лицо.
Шмяк! Шмяк! — стучит по кровати ее хвост, а она знай себе нализывает меня и в нос, и в щеки, придавив всеми своими шестьюдесятью фунтами так, что дышать нечем, и конца этому не предвидится.
«На помощь!» — зову я, но едва успеваю открыть рот, как ее язык тут же оказывается внутри.
Ф-фууу! Гадость! Это уж слишком, даже для меня.
Однажды Грейси так разошлась, что легла повыше, чтобы лучше прицелиться, и поставила лапу прямо мне на горло. Вот тогда мне и в самом деле стало нечем дышать, но сил, чтобы спихнуть ее, не было.
— Помогите! — прокаркала я. — На помощь!
Вошел Обри.
— Грейси! Ты что, душишь маму? — сказал он и оттащил ее за ошейник.
И вышел из комнаты по своим делам. Грейси тут же запрыгнула на кровать снова.
— Кыш! Кыш! — сказала я, но потом сдалась и позволила ей улечься.
Каждый вечер, когда дети еще не легли, Джон шаг за шагом провожает меня в нашу спальню.
Там он потихоньку снимает с меня одежду.
Сажает меня на горшок.
Чистит мне зубы.
Укладывает в постель.
— Хочешь еще что-нибудь?
— Приведи Грейси, — говорю я.
Она вскакивает на кровать рядом со мной. Сворачивается клубком вокруг подушки и лижет меня своим длинным языком в лицо. Я думаю об Уэсли, с которым она проделывает то же самое. Она укладывает спать нас обоих.
Однажды ночью я проснулась в гостевой спальне в северном конце нашего дома, довольно далеко от остальных спален.
Мне нужно было в туалет, но без посторонней помощи было не встать. Я позвала в темноте:
— Эй! Кто-нибудь!
Ответа не было.
Я подождала, когда наш шумный кондиционер завершит свой цикл.
— Алло! Алло! — снова позвала я, причем мой тихий голос становился тем громче, чем больше надувался мочевой пузырь.
Ответа не было. Все спали.
— Алло! Алло! Помогите! Помогите!
И тут вошла Грейси, возможно прямо из постели Уэсли. Она посмотрела на меня, озадаченно склонив голову набок. А потом пошла и громко залаяла под дверью Марининой спальни.
Дочка проснулась, подняла Джона, и он помог мне.
— Прямо как Лесси! — сказала я, сидя на горшке.
С тех пор она стала ходить за мной по пятам, попадаясь под ноги в самый неподходящий момент, например когда Джон укладывал меня в постель.
— Скорее! Скорее! — говорила я, надеясь избежать столкновения.
И тут же, откуда ни возьмись, появлялась Грейси и втискивалась вместе с нами в крохотную ванную.
— Грейси! Пошла вон! — орал Джон.
Несколько раз наша шестидесятифунтовая девочка чуть не сшибла меня с ног, то прыгая на меня, то пихая меня сбоку, когда я пыталась стоять.
— Пора избавляться от этой собаки, — со злостью сказал как-то раз Джон.
— Только через мой труп, — ответила я.
