Такое отношение особенно справедливо для слова «социалистический». Островитяне, как говорит о нас сегодня один из популярных сатириков, в умственном плане находятся где-то на уровне четырнадцатилетнего подростка, ибо большинство людей при слове «социалист» представляют себе исключительно человека, лишенного всяких средств к существованию, который только и думает, как бы эти самые средства отобрать у них. Хотя многие даже и на такое умозаключение неспособны. Они просто ненавидят само слово, не позаботившись узнать, что оно все-таки означает в действительности.
Если судить по жизненному пути Отто Штрассера, его социализм отчасти достался ему по наследству, отчасти же был порожден в нем тем миром, в котором этот человек рос. Большую роль сыграла и война: он питал отвращение к тем жестоким солдафонам, которые познакомили его с муштрой; да и сегодня он отнюдь не питает любви к подобному человеческому типу, который, как он видит, вполне неплохо чувствует себя в руководстве режима национал-социалистов. Однако в то же время война привила ему необычайное уважение по отношению к офицерскому составу старой, имперской немецкой армии; кроме того, он чувствовал глубокую симпатию и к своим подчиненным, людям, не чуравшимся размышлений над самыми важными жизненными вопросами. Никогда, даже ни на секунду, он не видел союзника для своего, немецкого социализма в лице, например, компартии – это и правда было невозможно, ибо эта партия была по сути своей интернациональной, а его социализм был социализмом патриотическим. И он много сделал для того, чтобы вытеснить коммунистов из своей родной Баварии. В тот момент, в поисках своего, немецкого, социализма он пришел сначала в социалистическую партию, потом в национал-социалистическую, но в итоге покинул их, преисполненный глубокого отвращения.
Себя он называл вполне определенно – революционный социалист. Однако в одной из его книг я заметил, что он назвал себя (правда, всего однажды) консервативным революционером, и я думаю, что именно это название, объединенное с историей его жизни, лучше всего поможет понять читателю, что это за человек.
Его нелюбовь к этим апологетам плаца и муштры образца 1914 года практически равна его глубокому неприятию бюрократии. Он не видит какой-то особой заслуги и блага в том, чтобы лишить всего представителей одного класса, класса богачей, занимавшего исключительное положение в обществе, ради того, чтобы заменить их аристократией бюрократов. А ведь именно так поступили большевики, и именно так поступило бы большинство социалистов. На деле же это означает всего лишь замену одной тирании на другую, без кардинального улучшения жизни беднейших слоев населения.
Он не считает лекарством от социальных зол современности и средством общественного прогресса простую конфискацию имущества у богатых, пауперизацию всех и провозглашение, в итоге, диктатуры пролетариата. На деле происходит лишь замена одной группировки, поживившейся в доходном месте, на такую же другую группировку. Более того, Штрассер считает, что подобное есть не что иное, как отрицание социализма.
Он видит социализм как процесс, в ходе которого происходит постепенное возвышение неимущих масс до уровня более успешных людей, а отнюдь не насильственное низведение класса собственников до уровня пролетариата. И не возведение пролетариата (который в моем словаре означает представителей низших слоев общества) на трон, настоящее или мнимое, но изживание такой пролетарскости, если можно так сказать – вот та цель, на которой он сосредоточен. Дать этому низшему классу, этим обездоленным слоям населения чувство независимости, совместного владения собственностью, совместной ответственности за происходящее в государстве – вот тот идеал, за который он ведет борьбу. Не поставить над всеми нового деспота, социалистическое государство с ордой его чиновников, вместо старого – кайзеров, гитлеров, денежных тузов и т.п., а сократить разрыв, существующий между классами общества. Вот его цель.
Отто Штрассер отличается от большинства других претендентов, рисующих схемы будущего развития Германии, тем, что у него есть разработанный план построения немецкого социализма, который вот уже десять лет как не просто запечатлен на бумаге, но и отпечатан на типографском станке. И называется он «Структура немецкого социализма». Кстати, Штрассер никогда серьезно не правил его. Этот план, как он говорит, явился ему, разработанный практически до последней детали, словно видение, во время поездки на поезде из Берлина в Мюнхен. Вот почему его «немецкий социализм» – это не нечто туманное, но конкретная политическая программа, с которой каждый может ознакомиться лично. И если ему удастся прорваться к власти, то этот документ станет документом первостепенной важности. Именно по этой причине я изложу ниже его основные положения.
Социализм, если говорить о его конкретном воплощении после войны, целиком или частично, в различных странах мира, отпугнул от себя многих людей, которые, как и я сам, в душе своей хотели того, что олицетворяет само это слово. Московская форма социализма, подчинившая русский народ импортированному, чуждому режиму и за двадцать с лишним лет лишь ухудшившая его судьбу вместо того, чтобы улучшить ее, достаточно омерзительна сама по себе, чтобы вызвать законное отвращение. Социалистические же партии в других странах фактически выродились в организации, где спорят и сводят счеты друг с другом профессора и профсоюзные деятели. Их взгляды на вопросы внутренней и внешней политики зачастую неотличимы от позиции консерваторов или других партий по аналогичным вопросам. В книге Дженни Ли «Завтра будет новый день» дано правдивое изображение переживаний искреннего человека и идеалиста, размышляющего о вырождении такой партии (речь идет о британских социалистах, партии лейбористов).
Но даже если подобные партии прорвутся не сегодня-завтра к власти и обобществлят все и вся, то все равно будет крайне трудно представить, что за этим воспоследует некое изменение в общественном устройстве. Насколько можно себе представить, это в очередной раз будет некий режим, который отберет имущество у тех, у кого оно есть, и не отдаст его тем, у кого его не было. Причем я даже не уверен, возьмет ли он его у тех, у кого его слишком много.
В Берлине по сути почти социалистическое правление означало, главным образом, необычайное возрастание еврейского влияния в городе и царство «свободы» – в смысле отсутствия любых ограничений и свободы распущенности. В числе прочего это означало и то, что наступила неограниченная свобода для эксплуататоров человеческого несчастья. А вот каких-то заметных улучшений в общественном устройстве так и не произошло. Единственными социалистами, по моему мнению, которые действительно сделали что-то, чтобы улучшить положение широких масс, которые действительно сделали то, что можно назвать социализмом в самом точном смысле этого слова – то есть на благо всего общества – были социалисты Вены, блестящим образом решившие вопросы, связанные с положением рабочих.
Думаю, что, наглядевшись за последние двенадцать лет на европейских политиков и их деяния, я буду последним, кто будет с восторженностью и огнем в глазах реагировать на какие-либо теории или программы этих самых политиков, политиков вчерашнего или сегодняшнего дня.
