И все-таки источник питания был не совсем надежным, и вся школа, бывало, оказывалась в темноте в самое неподходящее время, например, когда все ужинали или делали уроки. Отключения электричества не всегда огорчали мальчиков, которые использовали ситуацию в своих целях, чтобы в темноте ловить девчонок. А когда мы их ловили, девчонки не всегда визжали.
Жизнью в школе управляли при помощи большого бронзового колокола, который будил всех на зарядку на дворе, после которой следовал душ (конечно, с холодной водой), завтрак, начало уроков и так далее. Недалеко от колокола в главном здании стояли высокие старинные часы с позолоченным циферблатом и гирьками в виде ананасов. По этим часам вся школа сверяла время. В июне в Кенте солнце встает в 4 часа утра. Как-то ночью мы перевели главные часы на два часа вперед и потом подняли всех колоколом, когда часы показали семь, хотя на самом деле было всего пять утра. Мы вместе со всеми остальными вышли на лужайку делать зарядку в начале дня. Одна из учительниц взглянула на свои наручные часы и удивилась, почему они отстали на два часа. Все остальные часы тоже отстали, за исключением главных.
Директриса не стала дознаваться, кто это сделал. Но после того большие часы заперли на замок.
Еще в школе мы занимались спортом, а именно бегом, прыжками в длину и высоту, метанием копья и диска и прыжками с шестом. Я довольно хорошо бегал и стал чемпионом в забеге на восемьсот метров. Мое лучшее время было две минуты двенадцать секунд, то есть до мирового уровня мы не дошли. Некоторые учителя играли в теннис на плохо подстриженной траве. Мы, мальчишки, играли в хоккей с мячом, иногда довольно грубыми методами. Один раз я ударил другого мальчика по голове хоккейным мячом. Он потерял сознание, и я очень переживал, пока он не пришел в себя. В другой раз у нас была игра в публичной школе в Мейдстоне (вы, конечно, знаете, что публичными школами в Англии называют частные). Нас разгромили вчистую. Когда я спросил тренера противников, в чем наши недостатки, он ответил: «У вас слишком много звезд», и, как я понял, таким образом он сказал, что у нас очень плохая командная игра. Мы плохо играли в команде потому, что у нас не было тренера.
Я обожал, как нас кормили в Банс-Корте. Сегодня мои родные назвали бы тамошнюю кормежку простой, и это была бы не похвала. Но мне нравился мясной пирог с почками, особенно если я мог залезть ложкой под корку, чтобы выудить самые вкусные кусочки почек и мяса. Или горячая овсяная каша холодным утром. Мы называли ее «порридж». Когда она постоит немного, у нее становится такой вид, как будто на нее кто-то плюнул, но на вкус она была замечательная. В Германии на завтрак мы всегда ели маленькие хрустящие булочки с маслом или салом (маргарин был под запретом), но ничего другого. Здесь нам давали масло, мармелад и варенье из малины, клубники или черники, ягод из нашего собственного сада. Еще я любил на завтрак копченую селедку и яичницу с беконом.
И при всей этой замечательной еде там, на другом конце столовой, была Бетти Макферсон! Бетти была одной из англичанок, высокой, хорошенькой блондинкой с ярко-голубыми глазами, и я таял, когда она смотрела на меня. Наши взгляды встречались много раз, прежде чем я набрался смелости и пригласил ее на прогулку. Мы много раз гуляли вместе, держась за руки, прежде чем я в первый раз ее поцеловал. Я ничего не почувствовал и удивился, и потому поцеловал ее еще раз. Но она не всегда хотела гулять, и это меня злило.
Пока мы делили комнату в нашем домике, я попросил Питера, который иногда ездил к отцу в Лондон, сходить на Каледонский рынок, что-то вроде блошиного рынка, и купить там старые радиолампы, катушки, конденсаторы, резисторы, проволоку, припой и репродуктор. Ученикам запрещалось иметь радиоприемники, но я сделал приемник из старых деталей, и мы с соседями по домику до самой поздней ночи наслаждались джазом по «Радио Нормандия», пиратской станции, работавшей с траулера в Северном море. Ее музыкальной заставкой была песня «Голубое небо совсем рядом». На самом деле совсем рядом было не голубое небо. Наш радиоприемник конфисковали, когда однажды ночью директриса, обходя территорию, услышала звуки джаза. Но скоро я сделал еще один приемник, на этот раз уже с наушниками.
В апреле 1939 года, прежде чем им успели бы выдать английскую визу, родители чудесным образом получили разрешение уехать в Швецию, где друзья организовали им жилье в ожидании визы в США. Мы с Хельмутом конечно же были рады и счастливы, что в конце концов они оказались в безопасности и что еще один шаг сделан навстречу тому дню, когда вся наша семья соединится в Америке – нашей конечной цели.
На второй год меня перевели к старшеклассникам в сборный дом с отдельными комнатками, в каждой была кровать, чуланчик с занавеской вместо двери, стул, столик и полка. Она походила на монастырскую келью, но иметь собственную комнату было здорово. Всего в доме жило шестнадцать старшеклассников и наш учитель истории мистер Хоровиц в небольшой комнате с настоящей дверью. Я так и не узнал его имени. Предполагалось, что мы должны быть у себя к 9 вечера в будние дни и к 11 по субботам и воскресеньям. Мы с Бетти Макферсон часто задерживались на улице дольше положенного времени и тайком прокрадывались к себе, она в главное здание, а я в свою каморку. Мистер Хоровиц делал вид, что меня не замечает.
Однажды вечером Бетти пришла ко мне в гости и осталась после отбоя. Скоро я услышал шаги и голос директрисы, которая меня искала. Она любила разговаривать со мной, как с равным, о политике, истории и мире вообще, и в тот вечер она решила зайти ко мне поболтать. Что же делать? Я втолкнул Бетти к себе в чулан и задернул занавеску. Когда ТА вошла ко мне, уголком глаза я заметил, что нога Бетти высовывается из-под занавески. К счастью, ТА очень плохо видела и носила очки с невероятно толстыми линзами. Наш разговор тянулся бесконечно. Пока он продолжался, я заметил, что занавеска перед чуланом чуть колышется, вероятно, из-за дыхания Бетти. Через какое-то время, когда совсем стемнело, я предложил проводить ТА в главное здание, до которого было несколько сотен шагов через темный сад. Она согласилась, и я заметил, что занавеска снова заволновалась. Когда я вернулся, Бетти уже не было.
Весной 1939 года меня вместе с Фрицем Фойерманом, с которым мы ездили в Джарроу, пригласили в Гернси. Это один из островков в Ла-Манше, часть Британской империи у побережья Франции недалеко от Сен-Мало, там говорили по-английски и имели собственную валюту.
Нас пригласили потому, что мы очень подружились с Эдит Кларк, директорской секретаршей. Это была миниатюрная женщина, дочь англиканского священника. Он вырастил трех дочерей, все они вели неординарную жизнь. Кларклет, как мы ее прозвали, подружилась со мной и Бетти и часто звала на воскресный чай в ее крохотной квартирке на ферме Уилкенса сестру моей учительницы английского Джойс Уормлейтон и Питера Райана, оба они были англичане и учились со мной в одной школе. Она жила в старом каменном доме в километре без малого от школы. Больше всего мы любили читать пьесы перед ревущим огнем, наслаждаясь чаем и ячменными булочками или пирожками с изюмом, а изредка и красным вином. Там я одолел многие пьесы Шоу и Шекспира и открыл для себя саркастический юмор Оскара Уайльда. Все это было невинное и приятное времяпрепровождение. И я помню, как мы возвращались в школу по кентским лугам с овцами, на которых мы натыкались в темноте. Иногда по вечерам в небе вырастали облачные замки, освещенные невероятно яркой луной. Мы с Бетти любили ходить вместе и целоваться в восторге, глядя на эти прелестные луга.
