Первая группа интернированных, которые согласились на депортацию в Канаду, покинула Хайтон. День спустя злополучный лайнер «Андорра Стар», превращенный в тюремный корабль, на котором они плыли, торпедировали. Многие интернированные из немецких евреев утонули, спасенные вернулись обратно, рассказывая жуткие истории о произошедшем. Мой энтузиазм насчет путешествия в Канаду улетучился, но было уже слишком поздно, мое имя значилось в списке. Скоро нас вместе с уцелевшими с «Андорра Стар» повезли в ливерпульские доки, где нас погнали по трапу дожидавшегося войскового транспорта «Дюнера». Мои немногочисленные пожитки – учебники, блокнот, драгоценный «паркер», туалетные принадлежности и скудная одежка, даже ботинки – у меня отняли. Мне не оставили ничего, кроме надетой на меня одежды. Потом солдаты со штыками на винтовках загнали нас в люк, расположенный гораздо ниже ватерлинии. Все это случилось так быстро, что, только когда я уселся на голый пол, я почувствовал оторопь, которая скоро сменилась страхом на грани паники. Что нас ждет? Почему к нам так относятся? Что делать и как спастись с корабля, если его торпедируют?
Через много лет, прочитав отчет по запросу британского парламента, я понял, что произошло. Некоторые наши охранники были солдатами с фронта, которых недавно эвакуировали из Дюнкерка, а другие уголовниками, которых амнистировали, чтобы зачислить в армию. Среди заключенных, согнанных на «Дюнеру», были захваченные в Норвегии и Дюнкерке нацистские солдаты. Командир поощрял жестокое обращение с пленными. Потом он получил выговор от парламента.
Конечно, мы ничего этого не знали, когда нас согнали в трюм ниже ватерлинии. Там было пусто, не считая длинных скамей со столами и гамаков для сна, подвешенных к потолку. Шестнадцать дырок в полу, под которыми плескалась морская вода в открытом желобе, были «гальюном», то есть туалетом для нашего контингента из 980 интернированных лиц. Фекалии часто переливались через край неглубокого желоба и потом перекатывались взад-вперед по дощатому полу. Очереди в отхожее место стояли бесконечные, и у некоторых случались неожиданности.
Вскоре после отплытия из Ливерпуля волны Ирландского моря стали бросать корабль вверх-вниз, и у большинства моих товарищей началась морская болезнь. Симптомы варьировались от полной апатии к происходящему вокруг до непрерывной рвоты, после которой наступал ступор. Из-за качки отходы переливались в жилую часть, и их вонь смешивалась с вонью рвоты, пота и немытых тел и запахом жареного бекона и яиц. Единственной приличной вещью на «Дюнере» была еда, наверное, обычный рацион британских солдат. Поскольку у меня была невосприимчивость к морской болезни и не было никаких занятий, я ел сколько влезет.
На третий вечер в открытом море, в штормовом Бискайском заливе, мы услышали громкий лязг и глухой удар, после которого раздался громкий взрыв, сотрясший корабль. Все освещение погасло. Казалось, прошла вечность, пока оно снова зажглось. Позже мы узнали, что немецкая подлодка выпустила в нас две торпеды. Одна не разорвалась, а вторая резанула по корме и потом взорвалась вдали от корабля. Я так и не узнал, почему погас свет. Через много лет я услышал, что немецкое радио, не зная, что на борту были военнопленные нацисты и немецкие евреи, объявило о затоплении британского военного транспорта «Дюнера».
У нас в глубоком трюме не было спасательных жилетов. Учения по оставлению корабля ни разу не проводились, а все проходы на верхних палубах были загорожены колючей проволокой. В отхожем месте был один иллюминатор чуть выше ватерлинии, через который я надеялся протиснуться в случае чего.
Все как будто было против меня. После того как я сбежал от нацистов, мои бывшие спасители заключили меня в тюрьму в этом плавучем гробу, и меня ждет неминуемая смерть, если по нас снова выпустят торпеду. У меня не было спасательного жилета, чтобы удержаться на воде, даже если я сумел бы выбраться. По первости, из-за того что мне нечем было заняться ни днем, ни особенно ночью, я боялся всего, что могло случиться. Я боялся утонуть, словно крыса, или быть растоптанным бегущей толпой, если корабль начнет тонуть или перевернется. Я никак не мог придумать надежного способа спастись. Я боялся того, что может случиться, боялся неизвестности. Я воображал бесконечные бедствия и не мог представить себе способа спастись, если они все-таки случатся. Но, как ни парадоксально, через несколько дней, измученный страхом и тревогой, я вдруг испытал невероятное чувство, что я обязательно останусь жив, чтобы совершить что-то важное.
Меня никогда не учили и не готовили противостоять опасности, и я спрашивал себя, не было ли это новое ощущение спокойствия защитным отрицанием опасной действительности или, быть может, скрытым природным ресурсом, который позволяет справиться со смертельной опасностью. Я боялся многого, что так и не произошло, но все-таки я неплохо выходил из положения, когда что-то все-таки случалось. По мере того как уходили мои страхи, чудесным образом росла моя уверенность.
Многие из моих товарищей по несчастью все время спали. Колючая проволока и общая беда устранили все различия в возрасте и общественном положении.
Я научился различать стонущие звуки двигателя при бесконечных поворотах корабля, который шел зигзагами, чтобы сбить с толку подводные лодки. Через несколько дней я стал насчитывать все больше и больше секунд между этими стонами и догадался, что мы идем по более прямому курсу. Я решил, что Канада не больше чем в десяти днях пути и что король и государство наверняка поймут, какую ужасную ошибку они совершили в моем случае. Но скоро я понял, что сделал не совсем верные выводы. Сравнивая время на корабле, которое отсчитывали удары рынды, и время восхода и заката, которые я видел в тот иллюминатор в отхожем месте, я догадался, что мы идем на юг, а не на восток. Куда же мы направляемся?
С моими скромными познаниями в сферической геометрии (основах навигации), приобретенными под руководством нашего замечательного учителя Бенсона Херберта, взяв взаймы карандаш, я нацарапал формулу на обрывке туалетной бумаги. Я пришел к выводу, что мы идем в Южную Африку. Поскольку воздух стал теплее, а море спокойнее, мои товарищи по заключению стали считать меня оракулом. При помощи наручных часов, украдкой припрятанных одним из моих товарищей, карандаша и бумаги я рассчитал, а потом объявил всем, что скоро мы пересечем экватор. И конечно, через день мы вошли во Фритаун на западном берегу Африки. Ходили слухи – да, даже в самом нижнем трюме тюремного транспорта ходили слухи, – что мы берем воду, топливо и еду, чтобы идти в Австралию вокруг мыса Доброй Надежды.
Мой план сбежать из Канады в США, очевидно, сорвался.
Когда мы вышли из вод, где кишели подводные лодки, дважды в неделю заключенных выводили на палубу, чтобы дать им десять минут подышать свежим воздухом. Нам приходилось босиком бегать по палубе под охраной солдат с пулеметами наготове. Иногда они развлекались тем, что кидали нам под ноги битые пивные бутылки. Стараясь не порезаться, мы приобрели орлиную зоркость и скорость реакции. Как-то один интернированный прыгнул за борт. Никто и не пытался его спасти.
Дни и ночи на «Дюнере» однообразно шли друг за другом. Одни мои товарищи из тех, что помоложе, вновь переживали свои сексуальные опыты до заключения, рассказывая нам о них, пока мы не узнавали все тайные привычки их подружек, а остальные просто тупо пялились перед собой. Один высокий бородатый человек то и дело снимал свой пояс с деньгами, который ему удалось незамеченным пронести мимо охраны, и постоянно пересчитывал деньги. Он не знал, но мы молча вместе с ним считали его тысячи фунтов. Казалось, этот ритуал его успокаивает, но его никогда не хватало надолго.
