Этих людей давным-давно нет в живых, забыты они, как были забыты их предшественники и как будем забыты мы — их преемники. Но в книгах есаул Ремизов продолжает, находясь под хмельком, пристреливать свою берданку во дворе казачьей казармы; выкатывает пушки на площадь Бахарестан штабс-капитан Перебиносов и бьет без промаха картечью по укрывшимся в здании меджлиса бунтовщикам; лузгает семечки тегеранская голытьба, забавляясь публичным повешением предка имама Хомейни, почтенного законоведа Фаздуллы Нури; все так же идут усталые солдаты экспедиционного корпуса генерала Баратова из Месопотамии через Хамадан на Кавказ, чтобы сдаться там советской власти, пойти под знамена Деникина или остаться вместе с атаманом Шкуро, тоже воевавшим на персидском фронте. Все они дышат тем же воздухом, отдыхают в тени тех же деревьев, любуются теми же снеговыми, розоватыми на заре вершинами, что и я, они пишут, говорят, плачут, ругаются по-русски, как и я.
В густейшем мраке персидской ночи освещен лампой под зеленым абажуром маленький уголок; на плетеном столике в углу веранды стакан по-ирански крепкого чая и книга; утихает далекий и ровный гул засыпающего Тегерана; безумолчно журчит вода в арыке. Цепь времен смыкается.
Здесь, точно на этом месте, на заросшей плющом веранде в ночной тишине и прохладе сиживали мои предшественники и их друзья — дипломаты, военные, коммерсанты, разведчики, ученые, те, кто работал и воевал на самых далеких рубежах Отечества во имя его спокойствия и пользы. Случайность, что я существую именно сейчас, а не раньше или позже. Случайность, не имеющая значения, — важна принадлежность к «русским в Иране», или, как говорили мы раньше, в Персии.
Я знаю предшественников не так, как знает свой предмет беспристрастный исследователь, у которого все — год рождения, школьные отметки, круг родственников— подтверждено документами, ссылками на источники, авторитетными цитатами и свидетельствами современников. Для меня предшественники — это люди, которые делали то же дело, что и я, это коллеги, которые помогают работать, а иногда сбивают с толку неверным взглядом на то или иное событие, легковесным отношением к какому-то факту и т. п. Мы лишены возможности прямого общения. Ничего страшного — мы не общаемся и со многими современниками, занятыми теми же делами, что и мы, хотя знаем их заочно. Они тоже принадлежат к нашему сообществу, где главное — не временные барьеры, а причастность к общему делу.
Кажется, изложена моя мысль не вполне внятно, но едва ли стоит придираться к четкости формулировки. Надо почувствовать, что ты сам, твоя работа, жизнь — это всего лишь ничтожная часть огромного общего, не разделяемого на прошлое, настоящее и будущее. Частицами этого общего остаются и предшественники.
Нас в Иране становится все меньше и меньше. Исламская революция неумолимо и последовательно продолжает вытеснение представителей северного соседа, начавшееся при последних шахах. Закрыт русско-иранский банк, больница Красного Креста, лечившая тегеранскую бедноту, закрыто консульство в Реште и конторы Ингосстраха, не выдаются визы корреспондентам. Сокращается официальная советская колония, и еще быстрее уменьшается, исчезает некогда процветавшая в Тегеране русская эмиграция. Помню известную многим в Тегеране церковь св. Николая...
В ноябре 1979 года американское посольство было захвачено так называемыми «студентами-мусульманами». В ноябрьские и декабрьские дни 1979 года днем и ночью бушевали здесь толпы с криками: «Марг бар Картер», «Марг бар джасусан» («Смерть Картеру», «Смерть шпионам»). Схлынули толпы, утих шум, заложники вернулись в Америку — и открылся безопасный доступ в узкий переулок, выходящий к восточной стене «шпионского гнезда», переулок, где стоит церковь св. Николая с приютом для престарелых и русской библиотекой. Неожиданно возникают из-за поворота ее голубые купола-луковки с позолоченными крестами, как милое лицо земляка в чужой толпе. Церковь не лезет на глаза, но и не прячется от взора прохожего, она стоит скромно и достойно с дореволюционных (дореволюционных российских) времен, за ней неисчислимые множества когда-то живших единоверцев, она — кусочек не старой, а вечной России.
Церквушка выглядит трогательно и дружелюбно. Это сегодня. Было время, когда русская эмиграция и советское посольство находились в состоянии непримиримой и задиристой вражды. Плелись хитроумные интриги; дело, полагаю, не обходилось и без крови. Эмигрант — легкая добыча для разведок и подозрительный субъект для контрразведок, пушечное мясо тайных войн. Мы были подозрительны, имея на то самые веские и резонные основания. Холодная война против Советского Союза началась не в 1946 году. Тогда был изобретен лишь этот термин.
В начале шестидесятых годов приступили к строительству нового служебного здания посольства. Заключили контракт с местной фирмой и под строгим наблюдением советских консульских работников и строительных специалистов приступили к рытью котлована под фундамент. В ходе работ, а велись они на нашей территории, окруженной плотным забором, были обнаружены под землей захороненные останки нескольких человек. Дело уголовное, но его каким-то образом замяли, обошлись без официального расследования, хотя, судя по воспоминаниям очевидцев, было установлено, что захоронения производились в разное время и трупы пролежали в земле несколько десятков лет. Кем они были, эти люди, в каких делах замешаны, кто с ними расправился и за что? Все это покрыто, как говаривал один из шолоховских героев, «неизвестным мраком». Мне почему-то думается, что на клочке нашей земли в Тегеране нашли себе последний приют соотечественники. А может быть, все это и не так... Но кто же тогда мог быть тайно похоронен в посольском парке?
Если взять сотню самых примечательных фотографий нашего века, то среди них обязательно окажется и эта — Сталин, Черчилль и Рузвельт во время Тегеранской конференции 1943 года. Несколько широких ступеней ведут к парадному входу в посольство СССР. Перед дверьми просторная площадка, где и разместилась вся группа — три союзйых лидера и их сопровождающие. Здание посольства принадлежит истории. Однако здание реконструировали, заменили старые высокие двери стеклянными прямоугольниками, изменили форму колонн, словом, произвели пластическую операцию благородного старого лица, оно стало моложе, но утратило свою неповторимость. Здание как будто заставили сделать заискивающий шажок в сторону модерновых стеклянных коробок, торчащих на тегеранских, московских — всемирных улицах.
И все равно фасад посольства выглядит весьма привлекательно. Редкими стали приемы в посольстве после исламской революции, но дипломатическая жизнь продолжается, и время от времени вспыхивают огни, и взмывает ввысь упругая водяная струя, и идут по дорожкам чинные, в праздничных нарядах гости.
В центральной части здания — старинный, с шестиметровой высоты потолком, с камином и огромным зеркалом над камином, белоснежный, строгий и в то же время очень уютный парадный зал. Ежегодно 7 ноября, за исключением тех лет, когда приемы отменялись в связи с чрезвычайными обстоятельствами, у входа в этот зал советский посол с супругой встречают гостей.
Нескончаемая вереница приглашенных направляется во второй зал, где разносят угощение, где слоится сизый дым от десятков и сотен выкуренных сигарет и стоит ровный громкий гул десятков и сотен голосов. В исламские времена перестали подавать на приемах спиртное, указывая потихоньку страждущим (не мусульманам) укромный уголок, где можно неприметно для сотрудников местного МИДа, поглядывающих за поведением хозяев и гостей, выпить рюмку-другую водки. В малом зале пониже потолки, но и он просторен и уютен. Картины, тяжелая мебель, ковры. В вестибюле служебного входа, в правом крыле здания, две мраморные доски. Медными буквами на фарси и на русском напоминали доски, что в 1943 году здесь, в этом здании, происходила историческая Тегеранская конференция. В 1980 году толпа разбила вдребезги одну из досок, но вторая — на фарси — оказалась не из мрамора, а из какого-то более дешевого и прочного материала. Она сохранила вмятины и рубцы от ударов налетчиков. Эта мемориальная доска — единственное напоминание о Тегеранской конференции в посольстве. Ни на стенах, ни в библиотеке, ни в архивах (поскольку архивы посольствам не положены) нет ни единого упоминания ни о былых событиях, ни об истории самого посольства, ни о послах, которые были до нас. Правильно ли это? Получается, что все ниоткуда появилось и никуда канет. Во главе всей материальной посольской цивилизации стоят завхоз и наименее способный к дипломатической работе советник. (Ловлю себя на том, что вместо описания людей, вещей и времени скатываюсь на сетования по поводу нравов. Не могу, однако, жаловаться на то, что они портятся. За тридцать лет наблюдений за дипломатическими нравами могу твердо сделать вывод — они абсолютно неизменны. В последние годы среди работников внешнего фронта стало меньше хронических алкоголиков, но это, равно как и увеличение числа кандидатов наук, признак изменившихся административных предпочтений.)
