Район Ларканы славен на всю старую Индию и за ее пределами утиной охотой. Здесь неподалеку даже есть город Шикарпур — охотничий город. Множество мелких озер, болот, поросших тростником, обильный корм неудержимо тянут водоплавающую птицу, и слетается ее сюда на зимовку видимо-невидимо.
Каждый охотник размещается на отдельном озерце. От первого же выстрела стая уток поднимается на крыло, но по дневной жаре далеко не летит, устремляясь к ближайшей воде. Там ее ждет другой охотник. От его выстрелов поднимается еще одна стая, и вся эта туча летит к третьему озеру, где ее тоже встречает гром выстрелов и свинец. Так и ходит птица по кругу над охотниками.
Синдхи любят музыку, и хозяева не преминули порадовать гостей концертом. Устроен под деревом помост, перед ним два ряда стульев и сколько угодно места на земле для всех желающих. В Синде никто тебя не осудит, если уважаемый человек развлекает своих друзей музыкой и ты присоединишься к слушателям.
Поют каввали — традиционные народные песни на религиозные темы. Простые стихи, простые сюжеты из жизни пророка Мохаммеда и первых правоверных, простая ритмичная мелодия. Играет певец на гитаре, аккомпанирует ему музыкант на флейте — мурли, да еще один отбивает такт на маленьком барабане — табле. Долго тянется песня, ритм ее постепенно убыстряется, певец, сидящий на помосте, раскачивается в такт музыке, глаза его закрыты, он не замечает слушателей. Какие замечательные, выразительные лица и у певца, и у аудитории! На лице поющего — страдание, даже вдруг слеза заблестела (он поет о внуке пророка, злодейски убитом под Кербелой), и слушатели горюют. Кавваль может довести слушателей до экстаза, до слез, до полного самозабвения.
Вечером поездка по родственникам министра, знакомство с захолустным помещичьим бытом. Мчат в сумерках машины по мягким дорогам, поднимают облака пыли, тонет в пыли угасающее солнце, бегут в сторону стада коз, теснятся к обочине повозки, одинокие всадники и путники. Из кирпичного дома высыпает навстречу орава суетящихся слуг — узнать их можно только по любезной повадке, никак не по одежде. Одеты все попросту, никакой формы, которой щеголяет прислуга в богатых домах Карачи и Лахора, все босиком — носить обувь в жилом помещении не принято.
Помещичий дом в Синде— это не только жилье, но и крепость в прямом смысле этого слова. Наружные стены без окон, двери тяжелые, обитые железными или медными полосами, массивные кованые петли — все выглядит вечным. Трудно представить себе такой дом новым, да едва ли кто-то из живущих ныне и упомнит, когда он строился. В незапамятные времена поселились в этих местах Бхутто, дом перестраивался, достраивался, расширялся. Такой дом — надежная защита от разбойничьих шаек, время от времени наводящих страх на округу, и от недругов-соседей и убежище на случай гражданских смут, столько раз потрясавших Синд.
На следующий день отправляемся в Мохенджодаро — город мертвых (третье тысячелетие до нашей эры)- В середине двадцатых годов археологи неподалеку от Ларканы раскопали настолько старый город, что в памяти живущих не сохранилось даже смутного эха его существования. Написано о Мохенджодаро много, а известно мало. Кто были жители города, на каком языке говорили, что за злая участь их постигла — эпидемия ли, голод, завоеватели — все это темно, погребено в тех глубинах, проникнуть куда может только фантазия.
Прямые, ровные и широкие, мощенные кирпичом улицы, окаймленные строгими рядами домов, остатки общественных зданий— стертый временем контур большого города, где кипела жизнь. Знаменитая статуэтка танцовщицы — грациозная, гордая женская фигурка, в музее хранятся скульптурные изображения животных, резные печати с обрывками никому не известных письмен.
Грунтовые воды поднимаются, вытесняют наверх все-разъедающую соль, и в Мохенджодаро кирпичная кладка покрывается беловато-серым налетом, рыхлеет и разрушается. Древний город мало-помалу исчезает, на сей раз — окончательно. Интересно, что в древнем городе не найдено оружия.
Поездка по Синду, совершенно очевидно, не замышлялась министром как познавательная и развлекательная. Зульфикар Али был политиком, стержень его бытия составляло неукротимое стремление к власти. Для политика такого склада не существует дружбы, глубоких привязанностей, личных симпатий, увлечений, пожалуй, даже морали. Все искусно имитируется, если это надо для достижения главного — власти!
В уютной, безукоризненно чистой, щеголевато обставленной гостиной дома в Ларкане идут конфиденциальнейшие беседы. Советский посол слушает, кивает, соглашается, иногда спорит, но не выходит за ту невидимую дисциплинарную черту, чувство которой присуще каждому настоящему дипломату, в какой бы обстановке он ни оказался.
Министр же отчаянно смел и даже безрассуден в своих высказываниях. Лишь позднее стало ясно, что он согласовал свои действия с Айюб-ханом. И, тем не менее, Зульфикару Али даже в этих рамках было тесно. Уже в то время он видел себя не министром природных ресурсов (именно этот пост занимал он в январе 1961 года) и не министром иностранных дел, которым он стал позднее, а главой пакистанского правительства и государства.
Зульфикар Али очень любил влиять на людей, размягчать их потоком умных слов, выискивать слабинку у собеседника и бить в одну точку, пока человек не становился воском в его руках.
Зульфикар Али обладал привлекательной, живой внешностью — высокий умный лоб, зачесанные назад, слегка вьющиеся волосы тогда еще лишь с редчайшими проблесками серебра, продолговатое, оливкового цвета лицо с крупным, пожалуй, немного длинноватым носом, выпуклыми, отчетливо семитского типа, четко очерченными губами, черные, не очень большие глаза и черные брови. Лицо жило— от души смеялось, улыбалось, хмурилось, негодовало. Молод, жизнерадостен, умен и щедр был тогда Бхутто, и, видимо, свод государственных пакистанских небес, который он готовился принять на свои плечи, казался ему в ту пору, издалека, легче пуха.
Америка, держащая Пакистан мертвой хваткой военной и продовольственной помощи, втянувшая его в СЕНТО и СЕАТО, создавшая здесь свои, нацеленные на Советский Союз, базы, Америка, подкупающая пакистанскую бюрократию и военных, наглая, ненадежная, своекорыстная, высокомерная Америка — вот что больше всего тревожило министра. Как бы далеко ни уходила нить беседы, рано или поздно она возвращалась к тому, что Пакистану необходимо сбросить удушающее бремя союзнических отношений с США, обрести не фиктивную, а подлинную независимость. Именно из Пакистана, с американской базы Бадабера, совсем недавно вылетел печально знаменитый шпионский самолет У-2, пилотируемый Пауэрсом. Самолет был сбит над Советским Союзом, разразился невиданный международный скандал, задевший сердце каждого пакистанского патриота,— американцы, разумеется, не считали возможным ставить пакистанцев в известность о том, в каких целях используется Бадабера. На многих высоких постах в Пакистане сидят американские платные агенты, шпионящие за каждым шагом Айюб-хана, контролирующие все действия правительства. СЕАТО и СЕНТО, ни на йоту не обеспечивая безопасности Пакистана, мешают наладить мирные добрососедские отношения с Индией. «И только Советский Союз,— говорил, убеждал, доказывал министр, — может помочь Пакистану разорвать путы нового колониализма».
