Граф де Монклар и в самом деле не знал страха, потому что страх – это чувство, а у него, похоже, не осталось человеческих чувств.
В сущности, это был ходящий и говорящий труп. В страхе, распространявшемся вокруг его личности, было много суеверного.
Трибуле называл графа архангелом виселицы.
Этот беглый эскиз, который многие сочтут слишком длинным, необходим нам. Продолжим наше повествование. Месье де Монклар ехал в десяти шагах впереди офицера, командовавшего эскортом. Он объезжал стороной скопище улочек, сходившихся ко Двору чудес. Так грязные ручейки вливаются в клоаку.
Там, где один из таких проулков выходил на улицу Сен-Дени, прево заметил скрючившуюся в углу женщину. Заметив приближавшихся всадников, женщина выпрямилась и пристально посмотрела на них. Главный прево был поражен этим взглядом, направленным прямо на него, тогда как обычно все отводили свой взор, кроме, конечно, короля, его хозяина.
Он остановил лошадь и присмотрелся к женщине.
Перед ним стояла старуха неопределенного возраста, одета она была в лохмотья.
Она не опускала глаз. Впрочем, в ее взгляде не было ни угрозы, ни дерзости, ни мольбы.
– Чего ты от меня хочешь? – спросил главный прево.
– Ничего, монсеньор.
– Кто ты?
– Женщина, страдающая и ждущая…
– Как зовут тебя?
– У меня нет имени… На улицах меня знают как Джипси-цыганка…
– Мне кажется, я знавал тебя.
– Вполне возможно, монсеньор.
Прево показалось, что какая-то глухая радость прозвучала в ее словах.
– Теперь я точно узнал тебя… Это ты приходила ко мне однажды и просила помиловать какого-то цыганенка, которого я приказал повесить.
– У вас отличная память, монсеньор. Событие, о котором вы упомянули, произошло лет двадцать назад, даже больше.
– Верно! – едва слышно проговорил Монклар. – Память у меня изрядная… Это порой даже мешает… О! Если бы я мог забывать!
А громче добавил:
– В самый день казни ты бросилась на палача и сильно покалечила его… Тебя помиловали.
– Я это уже позабыла, монсеньор. Ваша память удивляет даже меня! А ведь в моем племени я считалась лучшей хранительницей памяти о значительных событиях нашего прошлого.
– Цыганенка повесили! – продолжал Монклар.
– Это был мой сын, монсеньор…
Она произнесла эти слова буднично, без тени озлобленности.
– Ну, и что же ты теперь хочешь?
– Ничего, монсеньор!
– Почему же ты так посмотрела на меня, когда я проезжал мимо?
– Привычка… Вот и всё.
Главный прево уже собирался пришпорить лошадь.
– Монсеньор! – обратилась к нему старуха.
– Давай, говори… Я был уверен, что ты захочешь мне что-нибудь сказать.
– Меня уверяют, что вы хотите арестовать Лантене.
– Ты его знаешь?
– Достаточно, для того чтобы интересоваться его судьбой… И потом… меня интересует судьба одной девушки по имени Авет, дочери печатника… Два этих юных создания обожают друг друга, монсеньор. Если Лантене повесят, Авет очень огорчится… и ее отец тоже.
Просьба так мало походила на прошение, что главный прево сразу же интуитивно сообразил: у старухи, скорее всего, на уме другое, а отнюдь не счастье Авет и Лантене. Он не стал отвечать и тронул поводья.
Джипси больше не пыталась его удерживать. Но если бы граф де Монклар догадался обернуться, он вне всяких сомнений содрогнулся от ужаса: таким полным жгучей ненависти взглядом проводила его странная старуха…
А главный прево задумался:
– Хорошая рекогносцировка! Оказывается, Лантене принят в доме у Доле! Мы накроем две цели одним ударом…
В тот момент, когда Монклар со своим эскортом скрылся за поворотом улицы Сен-Дени, из ближайшего дома вышел молодой человек и, заметив Джипси, приблизился к ней.
Пока он подходил, на лице его появилось особое выражение: смесь жалости и отвращения. Молодой человек тронул старуху за плечо. Она резко вздрогнула; так погруженный в глубокую задумчивость человек резко возвращается к реальной действительности.
– Лантене, – пробормотала она, проводя иссохшей рукой по испещренному множеством мелких морщин лбу.
– Что ты здесь делаешь, мама Джипси? – спросил молодой человек спокойным низким голосом.
– Ничего, дитя мое, ты знаешь, мне нравится бродить по улицам. Это напоминает мне прежнюю бродячую жизнь, когда я скиталась по большим дорогам со своим мужем.
– Бедная мама Джипси! Значит, ты не решаешься жить в удобном доме… одеться… мирно жить… в конце концов, стараться заполучить хоть немного благосостояния и счастья!.. Ты же знаешь, что я предлагал тебе всё это, милая мама!.. Иди жить ко мне… я обеспечу тебе спокойную жизнь, я устрою тебе обеспеченную старость…
– Да, да… Я знаю, что ты сохранил ко мне признательность, дитя мое… у тебя доброе сердце…
– Не вы ли подобрали меня, бедного сироту, каким я был, покинутого Небом и людьми!
– Это верно… И ты теперь остался единственной моей связью с жизнью… В этом мире я больше никого не люблю!
Старуха долго и напряженно смотрела на молодого человека. И тот снова почувствовал какую-то тревогу, которая столько раз охватывала его рядом с Джипси.
Ему удалось прогнать это ощущение, и он заговорил сочувственно:
– Бедная Джипси… Вы меня очень любите… словно я ваш родной сын.
– Мой драгоценный ребенок! Да, драгоценный! Ты просто не знаешь, до какой степени ты мне дорог… Если кто-нибудь причинит тебе зло, я не остановлюсь перед тем, чтобы убить его!
– Успокойтесь, мама… Я вырос и могу сам себя защитить.
– Дай-ка твою руку!
Она завладела рукой молодого человека, который, несмотря на нежные чувства к приемной матери, не мог удержаться от жеста гадливости.
– Любопытные вещи можно видеть на твоей руке, дитя мое, – сказала старуха, очень внимательно всматривавшаяся в его руку.
– Давай посмотрим! – сдержанно улыбнулся Лантене.
– Ты любишь! Ты любим! Ты будешь счастлив! Прекрасная свадьба увенчает вашу любовь… Ты будешь жить долго, несмотря на злобу отдельных людей…
– Добрая мама, этого хочет ваше сердце…
– Нет, нет! Так записано на твоей ладони.
– Ладно!.. Ну, мне пора идти. До скорого, мама! Деньги-то тебе нужны?
– Нет. Ты же мне дал позавчера. Этого на месяц хватит.
– Всегда берите, мама. Никогда не знаешь, что может случиться… Мне было бы очень больно, если бы вы оказались в стесненных обстоятельствах!
