– Это опасно, – рискнул вставить слово Тит.
– Опасно… почему?
– Бандиты и нищие любят этих молодых людей, а этой голоты в Париже наберется целая армия.
– Помни об этом, – сказал месье де Монклар, прощаясь с итальянцем. – Против армии нищих мне придется мобилизовать всю королевскую армию, и я не оставлю камня на камне в их царстве. Манфред и Лантене будут колесованы на Гревской площади.
Произнося эти последние слова, Монклар нацепил шпагу и направился в Лувр.
Его немедленно ввели к королю. Увидев его, сумрачный Франциск I прояснел лицом.
– Дорогой мой главный прево, – приветливо начал он, – жду вас с нетерпением. В вашем распоряжении были мадам де Сент-Альбан и мадемуазель де Круазий. Сколько времени потребуется вам, чтобы найти герцогиню де Фонтенбло?
– Случается, что пропавшие люди никогда не находятся.
– Вы не хотите ответить на мой вопрос, месье де Монклар…
– Сир, когда некий бандит оказывает сопротивление Вашему Величеству и убивает ваших друзей, почему Ваше Величество не оказывает сопротивления придворной шайке?
Король помрачнел.
– Странным тоном вы говорите со мной! Кто смеет противостоять мне? О каких друзьях вы говорите?
– Сир, я говорю о месье де Сансаке, тяжело раненном, изуродованном на всю жизнь ударом бандитского клинка. Это проделала рука того самого бандита, который здесь, в Лувре, бросил вызов вашему величеству.
– Манфред!
– Он самый. И еще один осмелится: Лантене!
В глазах короля сверкнула молния.
– Месье де Монклар, – высокомерно сказал он, – если это верно, что подобная деревенщина, обнаглев, бросает вызов мне, то не время ли главному прево вмешаться?
– Нет, сир, потому что вы не даете средств.
– Что вам надо?
– Один полк, сир, и приказ сровнять с землей Двор чудес.
– Этот приказ…
Франциск немного помедлил. Он чувствовал, что его трон не так прочен, чтобы народное возмущение не могло потопить его в грязи и крови.
– Сир, не отдавайте его, если вы не готовы идти до конца, если чей-то гнев пугает победителя при Мариньяно.
– Довольно, месье! Вы получите этот приказ. Получите войска, какие вам понравятся. А теперь ступайте!
XXXV. У Этьена Доле
Этьен Доле склонил над греческой рукописью свой упрямый лоб, на котором мысль, воля и постоянные усилия сформировали глубокую складку. Рядом с ним, на табурете, склонив голову в грациозной позе, сидела за вышиванием Авет. Отец и дочь, занятые своими делами, не обращали никакого внимания на отдаленный шум, доносившийся снаружи.
– Не утруждай себя, девочка, – время от времени говорил дочери Доле.
Но еще чаще Авет вставала и молча клала свою прохладную руку на падающий лоб Доле.
– Ты заработался сегодня, папа; я хочу, чтобы ты закрыл книги.
Но мыслитель не пожелал подчиняться воле дочери:
– Я еще не разбросал достаточно зерен, не распространил достаточно света.
Она вздохнула и снова принялась за свою работу.
Находившийся в расцвете сил Доле проявлял странную поспешность, какое-то дикое желание закончить начатую работу.
– Дни мои сочтены, – не раз повторял он, не давая никаких пояснений.
Между тем в этот день именно он прервался, когда Авет принесла лампу. Пробило четыре часа. Канун вечера было темным.
– Девочка моя, я удивляюсь, что мы долго не видим Лантене. А он обещал мне прийти.
– Если обещал, значит, придет, – просто ответила девушка.
Но в этой незатейливой фразе вместилась целая поэма о любви и доверии.
– Конечно. Хотя что-нибудь могло ему помешать.
– Что же это может ему помешать?
– Почем мне знать? Даже какая-нибудь мелочь.
Она, мило улыбнувшись, покачала головой.
– Нет, отец, нет. Никакая мелочь не остановит Лантене по дороге в этот дом.
Теперь уже Доле улыбнулся.
– Стало быть, ты предполагаешь, что чары, влекущие его сюда, всемогущи?
– Уверена в этом, – очаровательно улыбнулась девушка.
– Какая гордячка! – пошутил Доле.
Авет положила отцу руку на плечо.
– Нет, отец, я не гордячка; я просто уверена: если бы Лантене слышал меня, он не сказал бы, что я тщеславна.
– Он подумал бы об этом.
Девушка покачала головой и посерьезнела.
– Тем более не подумал бы. Он мне говорил, что я правильно делаю, доверяя ему. Если бы он не был достоин такого же уважения, как и любви, я любила бы его меньше. Да и ты, папа… Но что это ты меня дразнишь? Ты же думаешь о нем так же хорошо, как и я.
– Я считаю его самым честным, самым искренним парнем среди живущих на этой земле, – серьезно сказал Доле. – И когда я вынужден буду покинуть тебя, то, не задумываясь, оставлю ему заботу о твоем счастье.
– Почему ты говоришь мне это, отец? – удивилась Авет.
– Потому, дорогая дочка, что ты стала уже взрослой женщиной по суждениям своим и по отзывчивости сердца, хотя возрастом ты еще ребенок.
– Только поэтому?
– Другой причины у меня не было.
В это время раздался негромкий стук в дверь.
– Я пойду открывать? – спросила Афет.
– Открывай.
Через несколько секунд в комнате появился антенне. Его сопровождал Манфред.
– Мы уже начали беспокоиться о тебе, сын мой! – сказал, улыбаясь, Доле. – Садитесь, Манфред, друг мой.
Лантене обнял Авет, потом сел и посмотрел на Доле.
– Дочка, пойди-ка помоги матери кухарничать. Твоя помощь будет нелишней, потому что сегодня вечером у нас займут место за столом добрые друзья.
Авет повиновалась, успев послать своему молодому человеку воздушный поцелуй, на который Лантене, чем-то сильно обеспокоенный, не ответил.
– Ты хочешь сказать мне нечто важное? – спросил Доле, когда они остались втроем.
– Да, отец… Но пусть лучше скажет Манфред.
Доле вопросительно посмотрел на Манфреда.
– Я приехал из Мёдона, – начал тот.
– Мэтр Рабле не приезжал уже две недели… Это плохо… Как у него идут дела?
– Мэтр, – продолжал Манфред, не отвечая на заданный вопрос, – я отобедал там с двумя важными персонами…
– О! Они, должно быть, и в самом деле важные, если вы так оживились…
– Судите сами. Одного из них зовут Кальвин, а другого – Игнасио Лойола…
