«Неприлично!» Это была заколдованная формула, посредством которой управляли душой ребенка. Он был еще слишком мал, чтобы проникнуться аристократическим элементом, но «это неприлично», так часто употребляемое «милой, дорогой бабушкой», оказалось вполне достаточным, ибо сама бабушка представлялась маленькой внучке идеалом всего высокого и непогрешимого.
Брови еще были гневно сдвинуты, глаза с участием обращены на сидевшего на полу мальчика, но когда гувернантка своими мягкими белыми руками, с нежностью обхватив худенький, воздушный стан девочки, увлекла ее за собой, Гизела, как пойманная птичка, без сопротивления последовала за ней на софу. Фрицхен почувствовал себя совершенно одиноким и покинутым. Он бросил сухарь и стал тянуть к ним свои ручонки, но никто не обращал на него внимания, лишь госпожа фон Гербек, сделав сердитое лицо, грозила ему пальцем. Глаза ребенка наполнились слезами, и он разразился громким плачем.
Вскоре затем послышались на лестнице быстрые шаги, и пасторша вошла в комнату. Дамы, обнявшись, небрежно сидели на софе, как бы желая этим показать, что им нет никакого дела до плебейского потомства.
Ни единого слова не произнесено было оскорбленной матерью, лишь на одно мгновение глубокая бледность покрыла ее цветущее лицо. Она подняла ребенка, завернула его в платок и направилась к двери.
– Любезная госпожа пасторша! – крикнула ей вслед гувернантка. – Я очень сожалею, что мы не могли занять вашего сына, но он был ужасно беспокоен, а фрейлейн фон Цвейфлинген еще слишком слаба.
– Я сама не могу простить себе, что не распорядилась иначе, – ответила пасторша просто, без едкости, и вышла из комнаты.
– Ничего, душечка, не огорчайтесь этим пассажем, – прошептала гувернантка, приметив на лице Ютты тень стыда и оскорбления. – Подобная вещь сразу избавит вас от целого ряда дальнейших неприятных столкновений.
И затем полилась у них прежняя, прерванная пасторшей, беседа.
Глава 5
Между тем настал вечер. Пасторша предложила дамам спуститься вниз, ибо сейчас должно было начаться рождественское торжество – раздача с елки подарков.
Маленькая графиня схватила руку пасторши, дамы медленно поднялись со своих мест.
Внизу, в своем узеньком кабинете, сидел пастор перед старинными маленькими клавикордами.
Личность эта нисколько не напоминала ту, какую бы мистик желал видеть на кафедре. Черты эти не побледнели в мрачном пыле фанатизма, ни единого следа той железной непреклонности и нетерпимости мрачного рвения веры не лежало на этом лбу, и голова не склонялась на грудь, стремясь явить миру живой пример христианского смирения, – нет, пастор этот был истым сыном Тюрингенского леса. Это был мужчина, полный сил, высокого роста, с широкой грудью, добрым лицом, большим открытым лбом, с густыми темными курчавыми волосами.
Теперь его окружали дети, вперившие полные ожидания взоры в лицо отца. Он безмолвным наклоном головы приветствовал вошедших дам и опустил руки на клавиши. Раздались звуки церковной песни; детские голоса пели: «Слава в вышних Богу и на земле мир».
По окончании гимна пасторша тихо отворила дверь в соседнюю комнату – там стояла убранная елка. Дети молча вошли.
Маленькая графиня с выражением разочарованья на лице остановилась посреди комнаты: и это называется елкой? Это маленькое бедное деревце с несколькими горящими свечами на ветвях? Едва заметные крошечные яблоки, орехи, которых никогда не отведывало знатное, болезненное дитя, и несколько довольно сомнительных пряничных фигурок – вот все, на что во все глаза смотрели эти дети. А под елкой на толстой белой скатерти лежали грифельные доски, карандаши – вещи, которые, помимо елки, даются каждому ребенку!
А между тем как эти дети счастливы! Никто не замечал ни изумления маленькой графини, ни саркастической улыбки госпожи фон Гербек.
Войдя в комнату, обе дамы немедленно удалились на софу, где, по крайней мере, их шлейфы были в безопасности от неосторожных ног «маленьких пандур».
Пастор ушел в кабинет, пасторша занялась хозяйством.
Началось угощенье. Маленькая графиня не могла принять в нем участия: все, что здесь подавалось, было ей запрещено.
Как какой-нибудь профессор, заложив руки за спину, она серьезно смотрела на детей. Один из пасторских сыновей, прозванный «толстяком», проскакал мимо нее по комнате на только что подаренном ярко раскрашенном коне.
– Какая гадкая лошадь! – сказала Гизела. Всадник остановился, глубоко оскорбленный.
– Не правда, она совсем не гадкая! – отвечал он с неудовольствием.
– Настоящие лошади не бывают такими красными, и хвосты у них не торчат, – продолжала критиковать маленькая графиня. – Я лучше тебе подарю моего слона, который бегает по комнате сам, если его завести ключом. На нем сидит принцесса и кивает головой.
– «На нем сидит принцесса», – прервал ее рассудительно «толстяк». – Так я-то где после того сяду?.. Не надо мне твоего старого слона, я люблю мою лошадку!..
И с этим, понукая и пришпоривая, мальчик поскакал далее.
Гизела с изумлением глядела ему вслед.
Она привыкла, чтобы прислуга бросалась целовать ей руки, когда она что-нибудь ей дарила, а здесь с таким пренебрежением отказываются от ее подарков. Но еще более возмущало ее то, что «толстяк» находил прекрасной эту ужасную клячу. Она бросила взгляд на свою гувернантку, как бы ища разъяснения всего этого у нее, но та была углублена в разговор с Юттой.
Гизела одиноко стояла среди детей. К тем двум девочкам, возившимся в углу около куклы, не жалуя этих игрушек, она не хотела подойти, а «толстяк», с которым она хотела завязать разговор, отделал ее таким образом… Но вон там, в стороне, около стола, на котором сегодня, ради праздника, также зажжена свеча, стоят двое старших детей – мальчик и девочка, и оба с осторожностью перелистывают книжку: сказки братьев Гримм, подаренные отцом старшему девятилетнему сыну.
– Была однажды маленькая девочка… – читал вполголоса мальчик.
Гизела приблизилась и стала вслушиваться. Она умела уже бегло читать, и сказочный мир с его неведомыми чудесами очаровывал эту юную душу.
– Дай мне эти сказки. Я буду их читать, – сказала она мальчику, стоя на цыпочках и тщетно заглядывая в книгу.
– Этого бы мне не хотелось, – отвечал он в смущении, запуская руки в свои курчавые волосы. – Папа обещал завтра сделать мне на нее обертку из бумаги.
– Я ее не испорчу, – с нетерпением прервала Гизела. – Подай же книгу!
И она протянула руки.
Этот повелительный жест ясно показывал, что этот ребенок не знал отказов.
Мальчик смерил ее изумленным взглядом.
– Ого, это у нас так скоро не делается! – вскричал он, удаляя от нее книгу, но вслед за тем, как бы раскаиваясь в своей резкости, он, обернув книгу носовым платком, продолжил: – Впрочем, возьми, читай эти сказки, только ты не должна так приказывать, ты должна попросить.
