Вдруг взор наблюдавшей баронессы омрачился, выражение ненависти и презрения скривило тонкие губы: каким образом попал сюда этот отвратительный человек?.. Неужели Лесной дом и это ненавистное существо вечно должны быть связаны друг с другом?..
Человеком, своим появлением причинившим такое волнение знатной даме, был Зиверт, выходивший из галереи. И его баронесса также видела в первый раз после столь долгого времени.
Это был все тот же мрачный солдат с жесткими, грубыми чертами, который всегда так сурово смотрел на обворожительную Ютту фон Цвейфлинген. Старик, казалось, нисколько не постарел, напротив, теперь, при солнечном свете, падавшем на его седую голову, вся фигура его дышала силой и здоровьем.
Старый солдат похлопал попугая по спине, отчего тот стал кричать еще громче и быстро уцепился за свое кольцо. Затем старик стал собирать посуду, взял книги, лежавшие раскрытыми на стульях, чтобы бережно уложить их на стол, придвинул к ним ящик с сигарами и подносом, полным серебра, и вошел обратно в галерею.
Всего этого достаточно было для того, чтобы пробудить целый поток ненавистных воспоминаний в душе подсматривавшей баронессы.
Было время, когда этот человек заставлял ее брать в руку грязный горшок, в руку, которая теперь носит обручальное кольцо могущественнейшего человека в стране; мысль, что ее белые руки совершили преступление, не могла бы более взволновать эту женщину, чем воспоминание о тех позорных пятнах сажи… Далее, она очень хорошо знала, что старый солдат в конце каждой четверти года всегда из своего собственного кармана тратил деньги на содержание ее матери и ее, – баронесса Флери, супруга министра, стало быть, когда-то ела нищенский хлеб. А там, в башне, старая, слепая, упорная женщина умерла с проклятием на устах человеку, имя которого носит теперь ее дочь; а на той террасе, в теплую летнюю ночь, стоял когда-то человек, высокий, стройный, прекрасный, с задумчивым лицом, молчаливый, а к его груди припала молодая девушка, прислушиваясь к биению его сердца; из-за леса выплывала полная луна, и девушка клялась ему, клялась в любви… Баронесса содрогнулась от ужаса. Прочь! Прочь отсюда!.. Какое демонское, коварное влечение притянуло ее сюда!..
Ее омрачившееся лицо покрылось смертельной бледностью, но не страдание бесплодного раскаяния выражало оно, нет – это было озлобление, непримиримая ненависть, с которой эти черные глаза еще раз остановились на этом проклятом доме, который был свидетелем «унижения, ребячества и безумия» последней из Цвейфлингенов.
Но вдруг она остановилась – в эту минуту из галереи вышел мужчина.
В наши дни мы с недоумением смотрим на древнее вооружение, на броню и кольчугу и удивляемся тем исполинам, которые в состоянии были чувствовать себя легко и свободно под этой тяжестью.
Образчик подобного богатыря стоял на террасе.
Сегодня баронесса могла вволю наблюдать чужестранца.
Как бы вылиты из бронзы были черты этого чисто римского лица, борода не скрывала классической округлости подбородка и щек. Смуглым оттенком кожи, очевидно, он обязан был более действию тропического солнца, чем своему южному происхождению, ибо лоб, который могла защищать шляпа, был бледен, как алебастр. Этот белый лоб и придавал именно молодому лицу – мужчина был лет тридцати – выражение зрелой, мрачной строгости; две поперечные морщинки между сильно развитыми бровями носили отпечаток глубокого недоверия, враждебного протеста против всего людского рода.
Каким-то странно мягким движением, вдвойне бросающимся в глаза при этой богатырской фигуре, португалец протянул руку, и обезьянка прыгнула к нему, обвив с нежностью лапками его шею, – подсматривающая женщина вдруг почувствовала какое-то загадочное ощущение, как будто бы ей захотелось оттолкнуть от него маленькое животное… И неужели эта мысль имела свойства электрической искры? В эту минуту португалец не слишком нежно стряхнул с себя обезьянку и, спустившись на первую ступень лестницы, с напряжением стал вглядываться в том направлении, где стояла баронесса, которая, впрочем, сейчас же могла убедиться, что взгляд его не относится к ней.
Прекрасный ньюфаундленд, спасший жизнь девочке нейнфельдского пастора, еще раньше пробежал мимо того места, где она спряталась. Животное тяжело дышало и, пробежав в разных направлениях все пространство, посыпанное песком, исчезло за домом и теперь снова появилось.
– Геро, сюда! – крикнул его господин.
Собака бежала далее, как бы не слыша зова: она описывала круги вокруг дома.
Человек этот, должно быть, был ужасно строптив и необуздан в гневе, его смуглые щеки покрылись бледностью. Он одним прыжком спустился еще на несколько ступеней и стал поджидать громко храпевшее животное, которое теперь снова скрылось за домом, – вторичный угрожающий зов так же остался без последствий, как и первый.
В мгновение ока португалец был уже на террасе, исчез в дверях и сейчас же явился снова, держа в руках карманный пистолет.
Упрямое животное, как бы предчувствуя, что ему грозит опасность, помчалось в лес, по дороге к озеру, его господин – за ним.
Баронесса в ужасе бросилась бежать со всех ног по той же тропинке, по которой пришла. Зонтик она швырнула в сторону и обеими руками зажала уши, чтобы не слышать выстрела разгневанного португальца.
Когда баронесса, едва дыша от усталости, достигла лужайки, где приготовлен был завтрак, собака была уже тут и с высунутым языком кружилась по лугу. Никто из стоявших вокруг стола лакеев не осмеливался прогнать огромное животное.
Почти в одно время с баронессой, но с другой стороны, из лесу вышел португалец, и в эту же самую минуту на дороге, ведущей от озера, показалась Гизела в сопровождении госпожи фон Гербек. Ее превосходительство бросилась к обеим дамам:
– Он просто сумасшедший!.. Он хочет застрелить собаку, потому что та его не послушалась! – прошептала она дрожащим голосом, указывая на мужчину, который с тяжело вздымающейся грудью и бледным лицом стоял тут же и, несмотря на очевидное, глубокое волнение, спокойным повелительным движением уже поднимал руку.
– О, сжальтесь, собака ведь спасла жизнь ребенку! – вскричала Гизела и, миновав лужайку, бросилась между бежавшей собакой и ожесточенным господином.
Вдруг она почувствовала, что чья-то рука отбросила ее; в это же самое мгновенье раздался выстрел, и прекрасное животное безжизненно растянулось почти у самых ее ног.
Девушка, не выносившая ни малейшего прикосновения руки другого, вследствие чего всегда уклонявшаяся от услужливости Лены, внезапно почувствовала сильное сердцебиение. Она услышала над своей головой чье-то дыханье и, с ужасом подняв глаза, увидела склоненное над ней лицо португальца, глаза которого с загадочным выражением смотрели на нее.
Знатной сироте несчетное число раз приходилось выслушивать вопросы о ее состоянии – всегда одни и те же фразы, претившие ее здоровому чувству и окончательно взывавшие к жестокому противоречию.
Взор истинно нежной заботливости не мог быть лицемерен, но он был для нее чужд, потому глаза ее бессознательно встретились с глазами португальца.
