Он, видимо, испугался смертельной бледности девушки, глаза которой с отчаянием и горестью смотрели на него. Может статься, в сердце его шевельнулось сострадание – он сжал ее руки, но сейчас же быстро выпустил их, как бы под влиянием того чувства, с которым он оттолкнул ее от себя на лугу.
– Вы, кажется, желали обратиться ко мне с чем-то, графиня, я видел это по вашему лицу, – сказал он нетвердым голосом. – Можете вы мне сказать, чем я могу вам служить?
– В лесу лежит бедная женщина, – прошептала она едва слышно. – Обморок, очевидно, произошел от утомления. Я пришла к этому дому, чтобы просить чем-нибудь помочь ей.
И с поникшей головой, ускорив шаги, она пошла мимо него к лесу.
Была ли это та самая девушка, недавно с такой гордостью произносившая свой высокий титул, выражая этим, что никакие обстоятельства на заставят ее быть ничем иным, как высокорожденной аристократкой!.. Куда девалась гордая кровь Штурм и Фельдерн, которая еще так недавно придавала такое высокомерное выражение ее юному лицу? В ней играли тщеславие, властолюбие и эгоизм – она становилась на дыбы при всяком внешнем оскорблении.
Во время отсутствия Гизелы бедная женщина пришла в себя. Видя с полным сознанием приближающуюся девушку, она была все же не в состоянии подняться и произнести хоть слово. Маленький крикун успокоился и, улыбаясь, водил ручонками по бледному лицу матери.
Гизела слышала за собой мужские шаги.
Она знала, что помощь близка, и теперь, не поворачивая головы, хотела удалиться отсюда. Ибо при всем сокрушении ею овладело другое чувство – чувство женской гордости.
Если этот друг человечества, нейнфельдский благодетель, и имел право осуждать ее, то, во всяком случае, он не должен был допускать, чтобы слуга его оскорблял женщину.
Он ни единым словом не остановил ужасного проклятия, произнесенного старым солдатом. Очевидно, оно находило отголосок в его собственных воззрениях; хотя на минуту им и овладело сожаление, но все-таки он находил вполне уместным не смягчать горького урока, данного жестокосердой графине Штурм.
Сердце девушки полно было горечи, и под влиянием ее она отошла от бедной женщины в ту самую минуту, как к ней подошел португалец в сопровождении Зиверта. Старый солдат нес на подносе различные возбуждающие средства, но едва ребенок увидел старое, суровое, обросшее бородой лицо, как поднял крик и, дрожа от испуга, стал прижиматься головой к груди матери.
Гизела остановилась – глаза беспомощной женщины тревожно впились в нее. Она поняла немую просьбу и вернулась назад. Сорвав землянику, растущую при дороге, он поднесла ее ребенку, который протянул за ней ручонки и охотно пошел на руки к девушке…
Португалец кинулся к ребенку, чтобы взять его у нее из рук. Его глубокие глаза проницательно устремлены были на ее лицо.
– Это неприлично для вас, графиня Штурм, – сказал он отрывисто. – Вы худо держите ваше слово, – продолжал он. – Я слышал, как вы обещали еще недавно вашим родственникам никогда не забываться до такой степени… Вы находитесь на опасном пути скрытности, ибо невозможно же вам рассказать в Белом замке, как вы держали на руках крестьянского ребенка!
Он напомнил ей о той минуте, когда она, как бы устыдясь маленького общества, которое она везла в лодке, дала обещание вести себя сообразно своему общественному положению. Он был невидимым свидетелем того, и в тоне, которым он ей об этом напомнил, обнаруживалась вся его враждебность, с которой он, по словам госпожи фон Гербек, к ней относился.
Смягченное сердце девушки снова возмутилось.
– Я сама сумею отвечать за свои поступки! – возразила она гордо, обнимая левой рукой ребенка.
Он отошел от нее и снова склонился над женщиной. Старания его, однако, остались безуспешны – ни неоднократные приемы мадеры, ни растирание висков и пульса крепкой эссенцией не могли вернуть силы женщине.
Долгая нерешительность, казалось, не была в числе качеств этого человека – недолго думая, он поднял больную и понес ее на руках в Лесной дом.
Какой мощной и в то же время какой свободной поступью шел этот величественный чужестранец! Какая разница между ним, так человечески помогающим своему ближнему, и владельцем Белого замка! Его превосходительство целыми залпами освежающей эссенции опрыскивал вокруг себя воздух, если ему случайно доводилось находиться поблизости от «индивидуума», носящего на себе печать бедности.
Глава 16
И вот Гизела снова стояла на том самом месте, откуда только что бежала с таким ужасом. Она в молчании следовала за идущими впереди мужчинами.
Больная внесена была в дом, и с тревогой в сердце девушка ждала, чтобы кто-нибудь пришел забрать у нее ребенка.
Между тем она занимала его, указывая ему то на обезьянку, то на попугая, и подносила его близко к фонтану.
Наконец, португалец вышел снова на террасу в сопровождении домоправительницы.
Женщина, очевидно, не подозревала, у кого находился ребенок, которого она должна была взять, ибо торопливо и испуганно стала спускаться с лестницы при виде Гизелы.
– Но, ваше сиятельство, – сказала она с низким почтительным книксеном, – как это возможно!.. Носить этакого тяжелого, грязного ребенка!
И она хотела было взять его от Гизелы. Но не тут-то было. Мальчик обхватил ручонками шею графини и, закинув назад голову, разразился плачем.
– Тише, замолчи, маленький крикун! – успокаивала его почтенная женщина. – Твоя бедная мама испугается!
Но все старания переманить ребенка с рук девушки ни к чему не привели.
Португалец между тем спустился с лестницы. Сопротивление и плач ребенка, казалось, причиняли ему какое-то странное волнение, – глаза его пылали и со странным беспокойством устремлены были на маленького упрямца, все крепче и крепче цеплявшегося за нежную белую шею девушки и уткнувшегося в массу ее белокурых шелковистых волос.
Южной вспыльчивой натуре португальца, кажется, уже надоела эта сцена: он нетерпеливо потопывал ногой и несколько раз поднимал руку, точно силой хотел забрать маленького упрямца из рук девушки.
Лицо Гизелы вспыхнуло – она нерешительно взглянула на дом. Было ясно, что девушка боролась сама с собой.
При нетерпеливых движениях португальца она, успокаивая, прижала мальчика к себе.
– Замолчи, мой милый, я тебя отнесу к твоей маме! – сказала она решительным и в то же время нежно-успокаивающим тоном и твердыми шагами стала подниматься по лестнице.
Зиверт из дверей смотрел на происходившее.
Подойдя к порогу, Гизела остановилась перед стариком. Гордо выпрямившись, но в то же время склоняя свою прекрасную голову, она поистине была неотразимо прелестна в своей девственной красоте.
– На этот раз не беспокойтесь, – обратилась она к нему со слегка дрожащими губами. – Если по следам моим и идет бедствие, как вы говорили, то в эту минуту оно теряет всю свою силу, ибо дитя это разрушает его могущество.
