– Если учесть, что на вооружении у румын всего одна подводная лодка, то можно произвести высадку из наших субмарин где-нибудь в тихой бухте неподалеку от порта. Провести решительную операцию под прикрытием отряда судов, внезапно появившихся на рейде, и снова отойти к резиновым лодкам и поджидавшим субмаринам или же прорываться к дунайским плавням…
– Ты что, Гродов, – вдруг не удержался начальник контрразведки, – действительно обдумывал план десанта на морскую базу румынского флота?
– Обдумывал, конечно, – спокойно ответил тот.
– Но это же безумие!..
– А любой десант – это всегда безумие. Вот только странно слышать о нем от человека, призванного порождать подобные безумия по долгу службы, – с подчеркнутой вежливостью заметил Гродов. – Смею напомнить, что, когда готовилась высадка моего батальона на румынский берег Дуная, многим это тоже казалось бредом, а на меня смотрели как на предводителя самоубийц. По румынским данным, в таком качестве я, очевидно, и прохожу. Но поди ж ты!..
– И все же: то – Дунай, сопредельный берег; а тут речь идет о главной базе вражеского флота. Скажи прямо: ты допускаешь осуществление подобного десанта?
– С сугубо военной точки зрения он – погибельный и для десантников, и для части судов сопровождения. Но с точки зрения пропагандистского натиска на врагов и союзников… Стоп, а куда, собственно, собираетесь нацеливать мой батальон вы, товарищ полковник? Неужто в самом деле на румынский берег?
– Что-то вроде того, – неохотно пробормотал Бекетов. – Но пока что – без подробностей. Как только все окончательно вырисуется, немедленно вызову к себе. Словом, головой своей майорской в окопах особо не рискуй, она теперь – достояние не только полка морской пехоты Осипова, но и штаба всего оборонительного района.
Как только Бекетов положил трубку, майор тут же хотел поинтересоваться у комполка, не известно ли ему что-либо из того, что должно будет произойти послезавтра, но решил, что вот так, вплоть до даты, раскрывать суть своей разговора с главным контрразведчиком осажденного города не стоит. И лишь когда, спустившись с Батарейной высоты, они остались по пути к мотоциклу вдвоем, все-таки не удержался, спросил:
– Товарищ полковник, случайно и сугубо между нами… Вам не известны какие-либо планы командования относительно меня на ближайшее время?
– Ни относительно тебя, ни относительно твоего батальона, – покачал головой «батя» морских пехотинцев. – А что тебя насторожило?
– Ну, если не известны… Будем считать, что и вопроса моего по этому поводу не возникало.
– Понятно, что не возникало, – поспешил заверить его комполка. – Но все-таки? Появились намеки на перевод?
– На какие-то изменения в солдатской судьбе – так будет точнее.
– Все в воле командования. В высоких штабах судьбу способны менять круто. Я вот о чем подумал. В этом году пробиться к нам основные части армии уже вряд ли сумеют. Слишком далеко отошли. Да и нам до конца года здесь, в степи, не продержаться. Тем более что чуть ли не каждый день флот теряет суда, причем все чаще – безвозвратно. Ни пополнять, ни ремонтировать не успеваем.
– Флот теряем – эт-то точно.
– Словом, думаю так: не исключено, что наиболее нужных людей отсюда вскоре начнут вырывать: кого – морем, кого – по воздуху. Полагаю, что впредь использовать тебя как полевого комбата – командованию тоже не резон.
– Ну, таких, как я, майоров и комбатов, положим, немало, так что…
– Таких командиров, как ты, нам еще только нужно научиться готовить, – резко прервал его Осипов, не обращая внимания на то, что Гродов чувствует себя неудобно. – И разумно использовать на фронте – тоже нужно учиться. Хотя честно признаюсь: не хотелось бы терять ни тебя, ни твоих канониров. Пусть даже, по временам нынешним, безорудийных.
24
Ровно в семнадцать ноль-ноль над позициями морских пехотинцев появились две тройки румынских штурмовиков, которые, заходя то со стороны степи, то со стороны моря, утюжили окопы батальона и позиции его артиллеристов. Спасало только то, что, в отличие от германских пилотов, румынские старались вести свои штурмовики на непростительно большой высоте, а еще – делали слишком большие развороты вместо того, чтобы на крутых виражах сокращать их прямо над позициями противника.
Конечно же, особой меткостью и напористостью румынские асы не отличались. И, понятно, что к двум пулеметным спаркам Гродова подключались зенитки судов прикрытия и северных батальонов Первого полка. Тем не менее в батальоне сразу же появились первые убитые и раненые, в том числе и среди артиллеристов. Единственным утешением могло служить только то, что один самолет был подбит над морем и взорвался в воздухе чуть ли не над эсминцем, а второй, явно подбитый, с трудом, петляя над самой землей, перетянул за линию фронта и, по всей вероятности, совершил вынужденную посадку.
– Опять одно и то же! – рассвирепев, размахивал руками начальник штаба Денщиков, встречая комбата на спуске с Батарейной высотки. – Ни зенитных орудий у нас, ни авиации прикрытия. Нам еще повезло, что налетели румыны, а не немцы, иначе пришлось бы совсем худо.
– Немцы тоже налетят, – хладнокровно «успокоил» его Гродов. – Еще есть время. Скорее всего, сейчас противник организует нам артналет, а затем уже бросит в атаку батальон пехоты. Поэтому орудия укрыть в гроте и под скалой у моря… – обратился он к командиру батареи.
– Укрываем два последних, – четко, с почти артистической дикцией, доложил Куршинов. – После артналета сразу же извлечем и тут же приготовим к бою. Одно орудие, как было приказано, затащим на высотку по пологому участку склона.
Гродова всегда приятно поражало умение этого офицера с костлявой, явно неофицерской фигурой быстро и четко формулировать свои мысли; по любому поводу, экспромтом, докладывать так, словно читает по заготовленной бумажке.
Роль штабного блиндажа выполнял теперь один из двух гротов, созданных природой в западной части высоты. Войдя в него, комбат тут же связался по рации с командиром эсминца «Беспощадный» и попросил быть готовым к выявлению батареи противника и к дуэли с ней.
– Чувствую, штурмовики здорово потрепали тебя, комбат, – сочувственно проговорил командир корабля Воронин.
– Если бы не ваши зенитчики, все выглядело бы суровее, капитан-лейтенант.
– Не боись, мои комендоры пехоту в обиду не дадут, – покровительственно заверил его командир корабля.
– Со вчерашнего дня – уже майор.
Командир эсминца замялся и совсем другим, явно извиняющимся тоном произнес:
– Извините, не мог знать.
– Нечего извиняться: я ведь и сообщил так, для общего просвещения.
– Звание – это всегда серьезно. Особенно на флоте, где так, до отставки, можно проходить в «миноносных каплеях», – и в высоком, явно некомандирском голоске капитан-лейтенанта послышались брюзжащие нотки неудачника. – В пехоте с продвижением по службе веселее, так что судьбу свою нужно ценить, товарищ майор.
