Поняв, что засада вступила в бой, комбат нервно прошелся окулярами бинокля по позициям своих пушкарей. Они должны были помнить приказ: как только «танкисты» вступят в бой, немедленно поддержать их огнем батареи. Но случилось так, что первыми пулеметно-ружейным огнем отвлекли на себя внимания противника десантники из «Кара-Дага» и только потом, будто бы опомнившись, ожило одно, второе, третье орудие.
– Вот это другое дело, – проворчал Гродов, понимая, что тон внушения лейтенанту Куршинову окажется теперь не столь жестким.
– Так, в танке в этом что, наши? – услышал он за спиной голос младшего сержанта Рысина.
– Здесь теперь везде – свои и наши.
Только сейчас комбат обратил внимание, что у сержанта азиатский тип лица и что морщинистое лицо его напоминает лицо семидесятилетнего старика. Для него не было тайной, что таежные охотники, к одному из племен которых, несомненно, принадлежал и этот сибиряк, стареют очень рано и морщинисто, однако этот, судя по фигуре, все еще молодой, человек превосходил все мыслимые ожидания.
– Выходит, я зря опасался, как бы румыны вновь не проникли в него да не взяли нас под пулеметный прицел, – молвил Рысин, не ведая этнических терзаний комбата. Русским языком он владел достаточно хорошо, обходясь без традиционных для коренных сибиряков словечек типа «однако», «моя твоя не понимай…» и прочих подобных.
– Теперь появилось желание помочь этим «танкистам»? – поинтересовался майор.
– Только вряд ли сумеем прорваться к ним.
– Правильно, скорее всего не прорвемся, а значит, пока что предоставим слово артиллеристам.
– Долго эти смельчаки не продержатся.
– В любом случае, долг свой солдатский они уже выполнили.
Тем временем конь подошел к валу и, задрав морду, призывно захрапел, затем заржал. Не теряя ни минуты, Гродов метнулся к нему, буквально сорвал с тяжелораненого кавалериста его портупею – с пистолетом и саблей – и, не очень расторопно взобравшись в седло, спросил:
– С пулеметом, сержант, справишься?
– Справлюсь. Как не справиться? – взволнованно заверил его сибиряк.
– Тогда вооружайся. Остальные – тоже в ружье, и за мной! – скомандовал так, будто в его подчинении находилась как минимум рота.
Через несколько минут они уже были у руин, в той части их, которые с фронта не простреливались.
– Что, комбат, – высунулся из оконного проема плечистый ополченец в застиранной, вылинявшей тельняшке и с командирской, украшенной «крабом», фуражкой на голове, – меняем весла на поводья?
– Уроки штыковых атак мы им уже преподносили, теперь самый раз преподнести уроки атак кавалерийских.
– В самом деле? Ну что ж… Если уж пошла такая пьянка… У нас тут, в ложбине, за ближайшей усадьбой, тоже четверка коней трофейных припрятана.
– И две подводы-одноконки в яру за лабазом часа своего дожидаются, – прошамкал вслед ему худенький приземистый старичок, осеняя все вокруг широкой, но совершенно беззубой улыбкой. – Правда, лошадки там без седел и явно некавалерийские…
– Ничего, бесседельные тоже в строй пойдут. У нас тут, считай, целый эскадрон подбирается, – решительно проговорил Гродов, сходя с коня и отдавая поводья кому-то из бойцов. – А дальше бой покажет. Вы, следует полагать, и есть тот самый боцман, который сельским ополчением командует? – обратился он к мужику в тельнике.
– Тот самый, – запыхавшись, ответил вместо старика Лиханов, только что вернувшийся из рейда по усадьбам.
– Жаль только, нога повреждена, а посему с палубы напрочь списана, – уточнил боцман.
– И сколько же под вашим началом ополченцев?
– Один из тех, что в усадьбе, только что умер, – вновь ответил вместо него Лиханов, который после рейда куда лучше владел ситуацией. – Один ранен, но отстреливаться способен. Итого вместе с Боцманом в строю двенадцать ополченцев.
– А твоих?
– Если с легкоранеными… Семьдесят девять, – помрачнел старший лейтенант. – Одного взвода уже, считай, нет.
Он вопросительно взглянул на комбата, ожидая упреков за столь большие потери, и был немало удивлен, когда тот вполголоса и как бы сквозь зубы проговорил:
– Если честно, я опасался, что потери окажутся более серьезными.
– Да куда ж еще серьезнее?! – насторожился ротный.
– Я видел, как хутор утюжили штурмовики, вспахивали дальнобойщики и даже танкисты. Так что по всему раскладу получалось, что…
– Здесь почти у каждого дома – винные, каменные погреба, – объяснил старший лейтенант. – С дореволюционных, видать, времен, однако все еще крепкие. Как только начинается налет или обстрел – всем приказано быть в укрытиях. Даже наблюдатели – и те в основном у подвалов находятся. Мой КП тоже в подвале, – кивнул он в сторону небольшой арки, расположенной рядом с обвалившейся стеной пристройки. – Там же и телефонный аппарат. Словом, это даже не подвал, а целое подземелье, пролегающее под всем особняком. Жаль только, входа в катакомбы обнаружить пока что не удалось.
– Хотя, по идее, должен существовать, – признал Гродов, поднимаясь на полуразрушенный, основательно выжженный второй этаж. – А что касается телефона… Подними-ка его на пару минут наверх. Судя по всему, обзор отсюда прекрасный.
– Все Судное поле – как на картинке, – согласился Лиханов, приказав своему ординарцу поднять полевой аппарат наверх, следуя за ним по шатким мраморным ступеням. С легкой руки комбата, название «Судное поле» уже основательно прижилось среди бойцов, потому как понравилось.
Хотя здание располагалось не на возвышенности, а в небольшой низине, тем не менее почти все Судное поле действительно просматривалось, причем неплохо. Прячась за полуразрушенной стеной от снайперов, майор прошелся биноклем по большей части окопов, пролегающих между лиманом и морем, по остову корабля, на котором все еще держалась группа сержанта Жодина, а также по занятым морскими пехотинцами Лиханова усадьбам хутора, лабаза и пристани. Только потом стал внимательно прощупывать взглядом все то пространство, которое, собственно, и представало в облике Судного поля… От залегшей у самых его окопов румынской цепи до занятой противником части хутора, а также до южных окраин села и вражеских окопов, в которых уже снова накапливалось подкрепление.
Комбат видел, что румыны явно не намерены были оставлять поле боя. Небольшими группами они то тут, то там зарывались в землю буквально в тридцати шагах от окопов морских пехотинцев и ждали пополнения, которое станет прибывать уже под их огневым прикрытием. Становилось очевидно, что в том тесном, вязком противостоянии, которое противник навязывал его батальону, моряки оказывались в более сложном положении, поскольку им подкрепления ждать было неоткуда.
К тому же при явном перевесе, который уже сейчас наметился у врага, тот вполне мог прибегнуть к ночной атаке. Или, в крайнем случае превратить грядущую ночь морских пехотинцев в сплошную нервотрепку, в губительный кошмар. Выход просматривался только один: следовало с трех сторон ударить по врагу всей имеющейся огневой мощью, а затем поднять своих морских пехотинцев в атаку.
